Выдающийся историк-медиевист, с трудами которого связан процесс обновления исторического знания в ХХ в., основатель исторической антропологии в России, автор более 500 трудов, в том числе 14 книг, переведенных на десятки иностранных языков. Он был иностранным членом Американской академии медиевистов, Королевского Норвежского общества, Королевского общества Великобритании, Бельгийской и Нидерландской Королевских академий, Европейской академии и др., почетным доктором Лундского и Познанского университетов, лауреатом Государственной премии Российской Федерации (1993), премии им Н.И. Кареева (1997) и многих зарубежных премий. C 1950 по 1966 г. преподавал в Калининском педагогическом Институте (ныне Тверской государственный университет), в 1966 г. был принят в Институт философии РАН, а в 1968 г. уволен в связи с публикацией ряда «ревизионистских» работ. В 1969 г. он был принят в Институт всеобщей истории РАН, где проработал до конца жизни.

Начал как историк социально-экономического направления, изучая историю раннего Средневековья в семинаре А.И. Неусыхина в МГУ, а затем в аспирантуре Института всеобщей истории РАН, где под руководством Е.А. Косминского в 1950 г. защитил кандидатскую диссертацию, посвященную социальной истории Англии VII-XI вв. В целях углубленного анализа отношений собственности в Англии он обратился к истории более архаичных древнескандинавских социальных институтов.

Включив древнескандинавский и древнеанглийский субстрат в общую картину возникновения феодальных отношений, Г. создал новую концепцию происхождения феодализма, изложенную в книге «Проблемы генезиса феодализма» (1970). В ней он поставил под сомнение господствовавшее в советской историографии учение о феодальном способе производства и был обвинен в применении структуралистских методов.

С книгой о происхождении феодализма тесно связан другой его труд ― «Категории средневековой культуры» (1972), в котором Г. рассмотрел феномен средневековой культуры как предмет историко-антропологического познания. Книга имела огромный успех во всем мире и была переведена на 30 иностранных языков.

В дальнейшем Г. перешел от изучения общих категорий средневековой культуры к исследованию дохристианского культурного пласта, сделав предметом своего анализа целый комплекс мифологических представлений, фольклорных и магических традиций и ритуалов. В результате появилась книга «Проблемы средневековой народной культуры» (1981), за которой последовали монографии «Культура и общество средневековой Европы глазами современников: (Exempla XIII в.) (1989). «Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства» (1990) и др. Работы А. Я. Гуревича вызывали огромный интерес мировой научной общественности и переводились на многие языки, поскольку движение мысли историка совпало с новым направлением научного поиска. Развитие этого направления привело к возникновению в мире «новой исторической науки», одним из ярких представителей которой Гуревич, несомненно, был и достижения которой пропагандировал в своей стране в трудах по теории исторического знания.

Научные взгляды А. Я. Гуревича во многом определялись гражданской позицией ученого. Его труды имели огромный общественный резонанс, так как они оказались чрезвычайно важны для умственного освобождения отечественных гуманитариев ― и шире интеллигенции ― от влияния догматов и стереотипов. В годы перестройки ученый неоднократно выступал на страницах печати и играл важную роль в создании гражданского общества в нашей стране. В к. 80-х гг. А. Я. Гуревич получил возможность развивать созданное им научное направление, основав семинар по исторической антропологии и альманах «Одиссей. Человек в истории».

Автобиографические лекции знаменитого советского медиевиста Арона Яковлевича Гуревича (1924-2006) — чтение весьма занимательное, хотя и жутковатое. Ослепший человек пытается рассказать о своей жизни и карьере в советской исторической науке. Получается перечень бесконечных гадостей и обид от коллег, предательств со стороны учителей, друзей и учеников, а также гонений (трудно провести грань воображаемых или действительных) за еврейское происхождение.

Я помню его еще другим. 1992 год. Лекции Института Мировой Культуры в МГУ. Арон Яковлевич рассказывает надменно, но исключительно увлекательно о средневековой литературе exempla, о работах Филиппа Арьеса об антропологии смерти. Почти наверняка, о том, кто такой Арьес я узнал впервые именно из этой лекции Гуревича. Я, восторженный юноша, уже прочитавший немало его книг «Категории средневековой культуры» , «Эдда и сага» , с интересом слушаю. Задаю какие-то вопросы, всеми силами пытаясь показать, какой я умны. Он благодушно и иронично отвечает, что чтобы понимать скандинавистику надо знать много языков, в частности исландский. «Учите исландский» — его резюме. Чувство превосходства, даже позерство? Да. Но ни разу не желчность.

Можно, конечно, сказать просто, что Гуревич был конфликтный, озлобленный, с ноткой параноидальности человек — во всех мемуарах нет никого, кого бы он так или иначе не припечатал. Иногда его оценки выдают просто интеллектуальную недостаточность — например его характеристика . Он издевается над книгой Поршнева «Феодализм и народные массы» где тот проводил якобы ничем не обоснованную теорию о том, что все средневековье шла острая борьба между феодалами и народом, и не будь этой борьбы — феодалы бы поработили народ и развитие остановилось. Сопротивление же масс вынудило общество двигаться вперед и осваивать новые техники и социальные механизмы. Гуревич над этим издевается как над выдумкой. Но это же факт! Все средневековье народ в самых разных формах боролся с гнусностями высших классов — и с феодальным разбоем, и с сверхэксплуатацией. Эта постоянная протестная активность вынуждала Церковь и королей совершенствовать систему, пресекать беззакония. Роль вздорожания труда после Черной Смерти и сопротивления народа в становлении капитализма — теперь хорошо известна.

На практике, думается, восприятие Гуревичем Поршнева предопределено тем, что его покровительницей была Н.А. — партийная дама от науки, организовавшая травлю Поршнева за его теории, но, при этом, мечтавшая заполучить в свою команду действительно талантливого и компетентного историка. Благодаря покровительству Сидоровой, Гуревич преодолел немало административных барьеров. Гуревич весьма увлекательно описывает технологию продавливания его докторской диссертации, примененную Сидоровой:

«- Вот вы и похвалите Гуревича за то, что при малом количестве источников он написал такую замечательную диссертацию».

Поразительно то, что запущенный Сидоровой механизм действовал и после её внезапной смерти благополучно довел Гуревича до защиты, хотя это и не избавило покровительницу от немалого числа колких характеристик со стороны покровительствуемого.

Я придумал для этой необъяснимой желчности более тонкое объяснение — мы себе воображаем слепоту как нечто благородное и обостряющее внутреннее зрение. Слепец Гомер, теряющий глаз ради меда поэзии Один… Похоже, что на практике это не так — по тексту чувствуется, как Арон Яковлевич не может собраться с мыслью, как ему вспоминаются в основном всякие безрадостные вещи. Он пытается расмешить себя и слушателей, но на ум приходят в основном не смешные еврейские анекдоты. Завеса тьмы на глазах подергивает тьмою и душу.

Но если говорить об объективных фактах, которые Гуревич приводит, то по любому получается, что советская историческая наука была адом. Пока Жорж Дюби делал фильм «Время соборов» , а Жак редактировал «Анналы» (где, конечно, тоже ругани между броделевцами и легоффовцами было немало), Гуревичу приходилось выcлушивать длиннющие выволочки на всевозможных собраниях, объясняться с ЦК КПСС по поводу обвинений в «немарксистском структурализме» и прочая и прочая. Чтобы понять, что из себя представляла советская система науки, особенно в 1950-60-е годы, вплоть до того момента, когда ранний «Застой» дал немного свободы, нужно прочитать у Гуревича про пытку Калининским пединиститутом, работой преподавателем в провинциальном вузе, где ученому масштаба Гуревича просто нечего было делать. В большинстве развитых стран — провинциальный университет был милым прибежищем для исследователей, желавших получать свою ренту, не привлекая излишнего социального внимания. В это была форма пытки. Советская система схоластического псевдомарксизма совершенно убивала социальные науки — убивала просто потому, что талантливые яркие исследователи, как Гуревич, уйму времени вынуждены были тратить не на то. Человек, которому система ломала жизнь все наиболее творческие годы и который стал слепнуть через несколько лет после того как стал выездным и получил возможность насладиться заслуженным международным признанием на мой взгляд имеет весьма веские основания жаловаться на жизнь.

Короткие интеллектуальные всплески происходили, время-от времени, по почти случайным поводам. Например советский партийный бонза, философ-марксист академик П.Ф. Юдин решил обессмертить свое имя изданием «Истории мировой культуры» и привлек для этого лучшие молодые интеллектуальные силы эпохи. Из этого проекта, разогнанного после смерти Юдина, выросли «Поэтика ранневизантийской литературы» С.С. Аверинцева, «Византийская культура» А.П. Каждана, «Категории средневековой культуры» Гуревича и многое другое. По колоссальной отдаче недолго длившегося и неудачно закончившегося проекта становится понятно, какие силы подспудно жили в советской гуманитарной науке, если бы на них не давила многотонная свинцовая плита.

При этом Гуревич находился еще в достаточно привилегированном положении. Были люди, чья научная карьера и даже жизнь были попросту уничтожены. Достаточно вспомнить ассиролога В.А. Белявского, ровесника Гуревича, фактически вытесненного из официальной ассирологии, работавшего сторожем и умершего от инфаркта в 53 года.

В пользу Гуревича работало, во-первых, международное признание его работ благодаря поддержке школы «Анналов». Чтобы разобраться в природе этой поддержки нужно вспомнить 1968 год — когда студенческая революция в Париже привела к верхушечному перевороту и в редакции «Анналов». Консервативный неомарксист Фернан Бродель был свергнут тройкой «новых левых» — Ле Гофф, Ферро и Ле Руа Ладюри. Одним из факторов престижа Броделя была его дружба с представителями своего поколения советских историков — , Далин, Манфред. Ле Гоффу нужен был, в том числе и как фактор престижа, советский историк работающий в близкой к нему парадигме исследований ментальности. И он нашел идеального визави в лице Гуревича, который находился под сильнейшим впечатлением от «Цивилизации средневекового Запада». Произошла своеобразная конвергенция — Гуревич в «Категориях средневековой культуры» переписал для советского читателя Ле Гоффа, а, с другой стороны, был достаточно интересен западному читателю, так как включил в «Категории» вполне самостоятельные исследования раннесредневекового менталитета германцев и скандинавов. Так Гуревич стал советским полномочным представителем школы «Анналов», где «дружить с французами» со времен сближения де Голля с СССР считалось хорошим тоном, а Ле Гофф получил «своего» советского историка для усиления позиций своей фракции исследователей менталитета. Эта легоффоцентричность очень сказывается на исследовании Гуревича «Новая историческая наука во Франции и школа «Анналов», в которой Броделю и вообще представителям истории longe duree посвящены не самые приязненные главы. Заметим, кстати, что в современной Росии в поле интеллектуальной моды находятся скорее Бродель и его продолжатели из школы мир-системного анализа, нежели изучение ментальностей, так, толком, у нас и не привившееся.

Вторым преимуществом Гуревича было то, что, вопреки его жалобам на 5 пункт, его происхождение включало его в сеть неформальной взаимной поддержки там, где русский на его месте оказался бы в стерильном социальном вакууме. К примеру, невозможно понять во многом иррациональную поддержку со стороны Н.А. Сидоровой, если не знать, что она, прежде всего, была женой Владимира Иосифовича Векслера — знаменитого физика, создателя синхрофазотрона. И, пожалуй, в особенностях этой системы коренится объяснение того, почему в ней выживало много одаренных евреев, несмотря на все стоны об антисемитизме, — и мало одаренных русских. Русский практически неспособен по темпераменту вот так вот крючкотворно бодаться с системой — протаскивать книгу сквозь цензуру, интриговать на собраниях. Либо неталантливый русский идет в «начальники» и выслуживается, превращаясь в столь знакомый нам типаж упыря славянской наружности, либо талантливый начинает бороться с системой, уходит во внутреннюю эмиграцию, начинает писать в стол, спивается. В общем любыми способами пытается избавить себя от необходимости общаться с Големом.

Ну и имеем то, что имеем — заметим, что с концом советской системы, на фоне общего деградирующего тренда и в науке и где угодно, появилась и развернулась масса талантливых русских. Впрочем, нынешнее закручивание гаек непременно приведет к новой деруссификации — под знаменем духовных скреп и общероссийского патриотизма выживут только те, кого от вида голема не тянет блевать. Русские же таланты, выживают только на самоотверженной службе (каковая невозможна в ситуации системной казнокрадократии) или в свободе.

Так или иначе несмотря на всю желчность и зашкаливающий этно- и эго- центризм воспоминания Гуревича — весьма познавательный источник о состоянии гуманитарных и социальных наук в послевоенном СССР. Чтение, являющееся, по меньшей мере отрезвляющим. Впрочем, и для понимания порога компетентности самого Гуревича и более трезвого отношения к другим его работам, эта книга дает весьма много. Факт, который меня лично поразил (не сказать, чтобы приятно) — в книге ни разу не упомянут замечательный русский историк П.М. , хотя зависимость «Категорий средневековой культуры» Гуревича от его «Элементов средневековой культуры» очевидна и в самом тексте «Категорий» не скрывается.

Отдельным любопытным источником по исторической антропологии является фоторяд книги — история превращения дурно одетого советского доцента в импозантного и загадочного Ученого Гуманитария с ироничным взглядом из под толстых очков и неизменной трубкой (позаимствованной из имиджа Жака Ле Гоффа) в руках. Я запомнил его именно таким.

Цитата:

Я пропустил такой факт своей биографии, как защита докторской диссертации. В секторе истории Средних веков Института всеобщей истории я ежегодно выступал с докладами, излагая свои последние изыскания, почти в каждом сборнике «Средние века» на протяжении ряда лет появлялась моя статья или историографический обзор. И вот однажды во время очередной беседы с Сидоровой относительно темы следующего моего доклада она мне говорит: «Хватит докладов. В следующий раз сообщите нам, что вы заканчиваете докторскую диссертацию и в будущем году будете ее защищать». Тональность была директивная. Я удивился благожелательному отношению со стороны этой женщины - суровой, решительной, по - большевистски прямолинейной и подчас беспощадной. Но ее предложение отвечало моим интенциям. Работа приближалась к логическому завершению; источники были исчерпаны по первому разу, хотя в принципе они неисчерпаемы и по многообразию, и по обилию. Я говорю:

Может, не надо торопиться?

Нет, вы сделайте так, как я говорю. Я хочу взять вас в сектор, но могу вас взять только в качестве доктора. Кандидатом вас дирекция не пропустит. Не в ваших интересах затягивать дело.

Я поблагодарил Нину Александровну и объявил перед своим следующим докладом, что приближаюсь к завершению докторской диссертации. Н. А. спешила, она позвонила В. И. Рутенбургу, который руководил в Ленинградском отделении Института истории сектором Средних веков, и договорилась о внеочередной защите моей диссертации в Ленинграде. И он, специалист по итальянскому городу, согласился быть оппонентом по моей скандинавской проблематике. Но когда Нина Александровна мне это сообщила, я со свойственной мне бестактностью и нерасчетливостью сказал, что в Ленинграде защищаться не буду.

Как? Но там же вне очереди!

Я лучше немного подожду. Моим главным оппонентом должен быть А. И. Неусыхин, а состояние его здоровья не таково, чтобы поехать в Ленинград. Прошу меня извинить, Н. А., но иначе я не могу.

Тогда организуйте свою защиту как хотите.

Но это не значило, что мы с нею побили горшки. Назавтра она вызывает меня и говорит: «Через две недели в секторе будем обсуждать вашу диссертацию. Рецензентами я назначаю А. И. Неусыхина и Я. А. Левицкого». И смотрит на меня испытующе, подозревая мою нервную реакцию на вторую кандидатуру. «Как вы сочтете нужным, Н. А.».

Должно быть, многие даже и не слыхали о Левицком. Яков Александрович Левицкий, который числился специалистом по раннесредневековому английскому городу, был весьма малотворческой фигурой. Его привлек в Институт истории Е. А. Косминский, который с конца 40–х и в 50–е годы возглавлял большой авторский коллектив по подготовке обширного двухтомного труда «История английской революции XVII века». То было время, когда писали коллективные труды, посвященные истории той или иной страны, или, например, большой том по истории Французской революции. Правой рукой Косминского, не занимавшегося организационной стороной дела, и стал Левицкий. Со своими педантизмом и дотошностью он оказался вполне на месте. В «народе» - среди аспирантов, Я. А. называли Крошка Цахес. Были ли у него на макушке три золотых волоска, как у персонажа одноименной новеллы Гофмана? Я их не увидел. Но такая уж у него была невзрачная внешность. Он пользовался доверием Косминского и очень ревниво следил за тем, чтобы кроме него, Евгении Владимировны Гутновой, любимой ученицы Евгения Алексеевича, Зинаиды Владимировны Удальцовой и, может быть, еще кого‑то, никто к персоне «акадэмика», как он выражался, не был бы приближен. При этом, видимо, была достигнута полная гармония интересов этих приближенных, с одной стороны, и семьи Косминского - с другой.

Евгений Алексеевич относился ко мне хорошо, проявлял интерес и внимание. Когда его книга по аграрной истории Англии была издана на английском языке, он в разделе о трудах своей школы довольно подробно изложил содержание моей кандидатской диссертации, посвященной английскому крестьянству. Это не могло не встревожить Якова Александровича: «молодой проныра» Гуревич претендует на внимание Е. А., а монополия на академика уже установлена и закрыта. И я понимал, что за моей спиной может быть кое‑что сказано.

Вернусь к несколько более отдаленному прошлому. Зимой 1949–1950 годов, когда я закончил свою кандидатскую диссертацию, ее обсуждали в секторе истории Средних веков. Я решительно выступил против той схемы, которую применительно к франкскому государству на очень жестком уровне аргументации развивал в своей работе Неусыхин.

«История историка» (1973 год):

«Пытаясь припомнить, с чего начался мой конфликт с официальной медиевистикой (и со всем, что и кто за ней кроется), я чувствую себя неуверенным. С одной стороны, примерно до второй половины 60–х годов все шло, как кажется, спокойно […]. С другой стороны, истоки моих разногласий с А. И. Неусыхиным и др. восходят к более раннему времени. Они обнаруживаются уже в кандидатской диссертации. Изучение англосаксонских источников не подтвердило центральной идеи А. И. Неусыхина: о превращении надела свободного германца (в моем случае - кэрла) в свободно отчуждаемую частную собственность и о тесной связи этого процесса с упадком народной свободы, с “закабалением” и “закрепощением” “разорявшихся свободных” соплеменников. Я убедился в правоте Мэтланда, согласно которому мэноры “спускались сверху”, возникали в результате королевских пожалований власти над свободными людьми, безотносительно к тому, на какой стадии социально - правовой и имущественной дифференциации находились последние. Эта дифференциация, естественно, шла и в англосаксонском обществе, но не она определила процесс феодализации - активными носителями ее явились королевская власть и церковь».

И я в своем докладе об этом сказал. Старики - профессора Неусыхин, Смирин выразили сомнение: а так ли это было? А не перегибаете ли вы, Арон Яковлевич, палку? А как же внутреннее расслоение общины? (У А. И. Неусыхина ученики делились на «ближнюю дружину», которые говорили «община», и несколько маргинализованных - к ним относился и я, - которые говорили «общйна». Это обозначало известную стратификацию в окружении А. И.) Но если читать не Моргана и Энгельса, а источники, то убеждаешься, что эта пресловутая община в Салической правде и в других источниках едва ли прослеживается. Что же касается Англии, то здесь она появляется гораздо позднее, ближе ко времени норманнского завоевания, а в Раннее Средневековье, когда растут мэноры, никаких следов общинной организации выявить не удается.

А Евгений Алексеевич не приехал. Он тогда был уже академиком, получил дачу в Мозжинке, персональную машину с шофером, ему было там хорошо и уютно, неважное самочувствие нередко препятствовало его поездкам в Москву. Но на другой день после обсуждения моей диссертации, предварительно созвонившись, я приехал к нему разъяснить несколько напряженную ситуацию, создавшуюся в секторе, и понял, что Е. А. был уже проинформирован о происшедшем и подвергся некоторому воздействию и, вероятно, дело не обошлось без Левицкого. Косминский говорил туманно, высказывал некоторые сомнения: ну, может быть, действительно не надо так резко, может быть, следует упомянуть о разложении общинных порядков.

Но я был распален вчерашним заседанием, не сдавался и прибегнул к единственно, наверное, правильному ходу. Я сказал: «Евгений Алексеевич! По отношению к источникам, которые мы рассматриваем, необходима сугубая осторожность, о чем вы всегда мне и другим своим ученикам говорили. И трактовка этого предмета Мэтландом, великим скептиком и вместе с тем созидателем концепции, мне кажется настолько убедительной, что не подлежит сомнению». А Мэтланд был одним из тех немногих историков, которых Косминский ценил больше всех. Конечно, он об этом не говорил: Мэтланд все же оставался «буржуазным ученым», поэтому не следовало его особенно хвалить. Но когда я произнес это, после некоторого разговора он согласился: быть по сему. Это означало, что моя диссертация может быть представлена к защите в нынешнем виде.

И вот теперь, в 1960 году, Сидорова назначила рецензентами моей докторской диссертации А. И. Неусыхина и Я. А. Левицкого. Накануне обсуждения та дама, которая время от времени передавала мне (и другим) неформальные послания Нины Александровны, опять заводит со мной приватную беседу. «А. Я., я сегодня была свидетельницей такой сцены. Нина Александровна спрашивает Якова Александровича:

Вы ознакомились с диссертацией Гуревича?

Он отвечает:

Ваше мнение?

Он преданно смотрит ей в глаза и говорит:

Интересная работа, но очень мало Источников». И ждет ответной реакции. А Н. А., по словам этой моей знакомой, говорит: «Так вот вы и похвалите Гуревича за то, что при малом количестве источников он написал такую замечательную диссертацию».

На другой день обсуждение. Выступает Неусыхин, вдумчиво, подробно и, как всегда, очень дотошно рассматривает все проблемы.

Норвежских и исландских источников он сам не знал, но он читал Конрада Маурера, известного скандинависта, кстати, сына Георга Людвига фон Маурера, которого в свое время громил А. И. Данилов. Затем предоставляется слово Якову Александровичу, и тот среди прочего действительно говорит: «Я должен отметить выдающиеся качества этой работы; при небольшом количестве источников А. Я. справился с проблемой». Я не реагировал, хотя, конечно, был готов ответить Левицкому. Можно было утверждать, что работа неинтересная, выводы банальные (хотя, надо сказать, никто об этом сюжете у нас не писал), но что касается источников, я привлек их больше, нежели можно переварить с одного раза, и использовал их интенсивно. Здесь и областные судебники, т. е. записи древненорвежского права, гораздо более поздние и несравненно более пространные и подробные, чем Салическая правда или лангобардские законы, здесь и исландские саги о королях, и саги об исландцах, поэзия скальдов, данные топонимики и археологии, эдцические песни и прочие источники разного рода, из которых трудно собрать связный букет, но можно двигаться вокруг предмета и рассматривать его с разных точек зрения.

Я защищал диссертацию уже после кончины Н. А. Сидоровой. Тут тоже произошел казус. Мне назначили оппонентами А. И. Неусыхина, А. И. Данилова, тогда - ректора Томского университета, и М. А. Барга. Ученый секретарь Института, созерцая список моих оппонентов, сказал: «У вас такие оппоненты дохлые (так он изящно выразился), назначим‑ка мы вам четвертого, “запасного игрока”». И назначили «запасным игроком» не кого‑нибудь, а академика Сказкина. К моменту защиты Неусыхин заболел, Данилов сообщил, что из‑за каких‑то дел в университете приехать не сможет, а в то время отсутствие оппонента на защите не допускалось. Если он прибыть не мог, назначался еще один.

Защита происходила 1 марта 1962 года, я в ту пору еще работал в Калинине. Явились Сказкин и Барг, Данилов не мог приехать, Неусыхин - вне игры. Без меня меня женили, уговорив еще Зинаиду Владимировну Удальцову быть моим оппонентом. Членам ученого совета пришлось заслушать пять отзывов. Когда председатель совета объявил, что отзыв проф. Неусыхина содержит 44 страницы, напечатанных через один интервал, в зале закричали: «Огласите выводы!» Все прошло хорошо, но я так и оставался вне Института истории и только через четыре года оказался в Институте философии.

Аро́н Я́ковлевич Гуре́вич (12 мая 1924 года , Москва - 5 августа 2006 года , там же) - советский и российский историк-медиевист , культуролог, литературовед. Доктор исторических наук (1962), профессор (1963). Лауреат Государственной премии Российской Федерации в области науки (1993). Ещё при жизни его исследования получили мировое признание .

Биография

Родился в семье служащего, рано потерял отца, мать умерла в 1943 году .

В 1942 г. с отличием окончил школу-десятилетку . Член ВЛКСМ с 1940 г., в школе и на заводе был комсоргом .

Будучи признан негодным к строевой военной службе был мобилизован на военный завод, где работал до 1944 г.
Одновременно учился на заочном отделении исторического факультета МГУ , а на 3 курсе поступил на стационар, выпускник кафедры истории средних веков (1946) . Окончил аспирантуру , где учился в 1947-1950 гг. под руководством академика Е. А. Косминского . Также является учеником известного медиевиста профессора А. И. Неусыхина .

Летом 1950 г. читал лекции по истории средних веков на заочном отделении Калужского института . В том же году получил назначение в Калининский пединститут (ныне Тверской государственный университет) на истфак: ассистент (1950-1953), ст. преподаватель (1953-57), доцент (1957-1963), профессор (1963-1966) . В 1962–1964 гг. ответредактор трёх томов «Учёных записок Калининского педагогического института» .

• В 1966-1969 годах старший научный сотрудник сектора истории культуры .
• С 1969 года работал в , с 1987 года возглавлял центр исторической и культурной антропологии ИВИ РАН, c 1989 года - главный редактор издаваемого центром ежегодника «Одиссей. Человек в истории».
• С 1989 года - профессор кафедры истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ (также преподавал в МГУ на филологическом факультете в -1977 годах).
• С 1992 года - главный научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований им. Е. М. Мелетинского РГГУ . Один из авторов курса «История мировой культуры (средневековье)», автор курса «История Средних веков», спецкурса «Средневековая картина мира».
• С 1992 года - заведующий отделом культуры и науки средневековой и современной Европы .

Читал лекции в университетах Италии , США , Германии , Дании (1989-1991), Норвегии , Швеции , Англии , Франции (1991-1992).

Действительный член Академии гуманитарных исследований (1995). Член-корреспондент Американской академии медиевистики (1989) , иностранный член Renaissance Academy of America, Société Jean Bodin (Бельгия), Королевского Норвежского общества ученых, Королевского общества историков Великобритании, Королевской Академии наук Нидерландов. Доктор философии honoris causa университета Лунда (Швеция).

Член бюро Научного совета по истории мировой культуры РАН, член редколлегии журналов «Arbor Mundi» («Мировое древо»), «Journal of Historical Society», «Osterreichische Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft», член редколлегии серии «Памятники исторической мысли ».

Кандидат исторических наук (1950), диссертация «Крестьянство юго-западной Англии в донормандский период». Доктор исторических наук (1962), диссертация «Очерки социальной истории Норвегии в IX-XII вв.».

Автор ряда глав и редактор учебника по истории средних веков для пединститутов (1964), изданного также на французском (1976) и португальском (1978) языках. Автор главы о Северной Европе в учебнике исторического факультета МГУ (1968, 1977, 1990, 1997, 2000, 2003 и 2005), а также ряда статей в коллективном труде «История крестьянства в Европе» (М., 1985-1986. Т. 1-3). В 1990-е годы - соавтор школьного учебника по истории Средних веков.

Последние тринадцать лет жизни был слеп, но продолжал работать: коллеги и ученики читали ему, а он думал и диктовал. В последние годы поток его научных публикаций не иссякал.

Диссертации

• Крестьянство Юго-Западной Англии в донормандский период. Проблема образования класса феодальных крестьян в Уэссексе в VII - начале XII в. Автореф.дисс. … к.и.н. М., 1950. 28 с.
• Очерки социальной истории Норвегии в IX-XI вв. Автореф.дисс. … д.и.н. М., 1961. 25 с.

Книги

• - М.: Наука , 1966. 183 с (опубликована на польском (1969) и эстонском (1975) языках).
• - М.: Наука, 1967. - 285 с.
• Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе: Уч. пособие. - М.: Высшая школа, 1970. - 224 с. (опубликована на шведском (1979), итальянском (1982, 1990) языках).
• - М.: Наука, 1972. - 198 с.
• - М.: Искусство, 1972. - 318 с; 2-е изд., испр. и доп. М.: Искусство, 1984. 350 с. (опубликована также на румынском (1974), польском (1976), немецком (1978, 1980, 1982, 1983), чешском (1978), испанском (1983), французском (1983), английском (1985), литовском (1989), португальском (1990), японском (1990) языках).
• - М.: Наука, 1977. - 337 с.
• - М.: Наука, 1979. - 192 с.
• Проблемы средневековой народной культуры. - М.: Искусство, 1981. - 359 с. (переведена на болгарский (1985), немецкий (1986), итальянский (1986), венгерский (1987), польский (1987), сербско-хорватский (1987) языки).
• Культура и общество средневековой Европы глазами современников. Exempla, XIII в. - М.: Искусство, 1989. - 366 с.
• Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. - М.: Искусство, 1990. - 395 с.
• Исторический синтез и Школа «Анналов» - М.: Индрик, 1993. - 327 с.
• Гуревич А. Я., Харитонович Д. Э. История средних веков. Учебник для средней школы. - М.: Интерпракс, 1994. - 333 с.
• Словарь средневековой культуры, 2003.
• История историка. - М.: РОССПЭН , 2004. - 288 с.
• Индивид и социум на средневековом Западе. - М.: РОССПЭН, 2005. - 422 с.

переизд. : Индивид и социум на средневековом Западе. - СПб.: Александрия, 2009. - 492 с. - ISBN 978-5-903445-08-0 . - Серия «Становление Европы».

• История - нескончаемый спор. - М.: РГГУ, 2005. - 899 с.

Переиздания и сборники работ

• - М.-СПб.: Университетская книга, 1999. - 352 с.
• Избранные труды. Т. 2: Средневековый мир. - М.-СПб.: Университетская книга, 1999. - 560 с.

переизд. : Избранные труды. Средневековый мир. - СПб.: Издательство СПбГУ, 2007. - 560 с.

• Избранные труды. Крестьянство средневековой Норвегии. - СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. - 368 с.
• Избранные труды. Культура средневековой Европы. - СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. - 544 с.
• Избранные труды. Норвежское общество. - М.: Издательство "Традиция", 2009. - 470 с. - (Серия "Письмена времени")

Напишите отзыв о статье "Гуревич, Арон Яковлевич"

Примечания

Литература

• MUNUSCULA. К 80-летию А. Я. Гуревича. - М.: ИВИ РАН, 2004. 253 с. 16 п.л. 200 экз. Гриф ИВИ. ISBN 5-94067-111-X

Ссылки

• (недоступная ссылка с 01-12-2015 (1340 дней))

Отрывок, характеризующий Гуревич, Арон Яковлевич

Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C"est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n"avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n"ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu"est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n"etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.

От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.

После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.

). Кандидат исторических наук ( , тема диссертации: «Крестьянство Юго-Западной Англии в донормандский период»). Доктор исторических наук ( , тема диссертации: «Очерки социальной истории Норвегии в IX-XII вв.»). Ученик крупнейшего специалиста по средневековой истории Англии академика Е. А. Косминского. Профессор.

Биография

• В - гг. преподавал в Калининском государственном педагогическом институте (ныне - Тверской государственный университет): ассистент ( -), доцент ( -), профессор ( -).
• В - гг. - старший научный сотрудник сектора истории культуры Института философии АН СССР.
• С г. работал в Институте всеобщей истории РАН, с г. возглавлял центр исторической и культурной антропологии ИВИ РАН, С г. - главный редактор издаваемого центром ежегодника «Одиссей. Человек в истории».
• С г. - профессор кафедры истории и теории культуры философского факультета МГУ (также преподавал в МГУ на филологическом факультете в -).
• С г. - главный научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований им. Е. М. Мелетинского РГГУ. Один из авторов курса «История мировой культуры (средневековье)», автор курса «История Средних веков», спецкурса «Средневековая картина мира».
• С г. - заведующий отделом культуры и науки средневековой и современной Европы Института мировой культуры МГУ.

Читал лекции в университетах Италии , США , Германии , Дании ( -), Норвегии , Швеции , Англии , Франции ( -).

Действительный член Академии гуманитарных исследований (). Иностранный член Американской академии медиевистов (Medievel Academy of America), Renaissance Academy of America, Société Jean Bodin (Бельгия), Королевского Норвежского общества ученых, Королевского общества историков Великобритании, Королевской Академии наук Нидерландов. Доктор философии honoris causa Университета города Лунд (Швеция).

Член бюро Научного совета по истории мировой культуры РАН, член редколлегии журналов «Arbor Mundi» («Мировое древо»), «Journal of Historical Society», «Osterreichische Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft», член редколлегии серии «Памятники исторической мысли».

Автор ряда глав и редактор учебника по истории средних веков для пединститутов (), изданного также на французском () и португальском () языках, и автор главы о Северной Европе в учебнике исторического факультета МГУ ( , , , , , и ), а также ряда статей в коллективном труде «История крестьянства в Европе» (М., - . Т. 1 - 3).

Исследователь

Направления научных исследований - история средневековой европейской культуры; современная историография; теория культуры и методологии истории; история Скандинавии в Средние века ; история скандинавской культуры, в том числе соотношение официальной (церковной) и народной культуры; проблемы методологии исторического исследования; культурная антропология; школа «Анналов» и ее исторические методы.

Его статьи, составившие книгу «Проблемы генезиса феодализма», подверглись в 1969 резкой критике со стороны министра просвещения РСФСР А. И. Данилова , после чего автор был уволен из Института философии. Критика была связана с тем, что автор поставил под сомнение некоторые положения теорий Маркса и Энгельса - о том, что феодализм складывался в результате закабаления свободных крестьян магнатами, которые предварительно присваивали себе крестьянскую землю. По мнению Гуревича, в условиях слабости верховной власти свободные земледельцы в поисках защиты вместе со своей землей принимали патронат магнатов, меняли свободу на безопасность. С точки зрения Энгельса, в варварскую эпоху существовал «первобытный коммунизм», выражавшийся в коллективной собственности на землю. С точки зрения Гуревича, древние германцы были крестьянами, веками жившими на одном месте, не было никакой коллективной собственности на землю, а велось семейное хуторское хозяйство.

Дал следующую характеристику генезису феодализма :

В феодализме я склонен усматривать преимущественно, если не исключительно, западноевропейский феномен. На мой взгляд, он сложился в результате уникальной констелляции тенденций развития. Феодальный строй, как бы его ни истолковывать, представляет собой не какую-то фазу всемирно-исторического процесса, - он возник в силу сочетания специфических условий, порожденных столкновением варварского мира с миром позднеантичного средиземноморья. Этот конфликт, давший импульс синтезу германского и романского начал, в конечном итоге породил условия для выхода западноевропейской цивилизации на исходе средневековья за пределы традиционного общественного уклада, за те пределы, в которых оставались все другие цивилизации.

В последующих трудах рассматривал, в частности, культ святых в его простонародном понимании, образ потустороннего мира, как он виделся средневековым визионерам, и две противоречивших одна другой версии Страшного суда , популярное богословие. Полемизируя с тезисом М. М. Бахтина о карнавально-смеховой природе средневековой народной культуры, подчеркивал теснейшую связь в ней смеха и страха.

По сути дела А.Я.Гуревич явился создателем историко-антропологического направления в отечественной науке. Значение его трудов выходит за рамки медиевистики. Он оказал большое влияние на всю современную советскую/российскую историческую науку, другие гуманитарные дисциплины - антропологию, культурологию, философию.

Труды

Диссертации:

• Крестьянство Юго-Западной Англии в донормандский период. Проблема образования класса феодальных крестьян в Уэссексе в VII - начале XII в. Автореф.дисс. … к.и.н. М., 1950. 28 с.
• Очерки социальной истории Норвегии в IX-XI вв. Автореф.дисс. … д.и.н. М., 1961. 25 с.

Примечания

Ссылки

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Гуревич А. Я." в других словарях:

Любовь Яковлевна (1866) беллетрист, лит ый критик, театровед, переводчик (псевдонимы Л. Горев, Н. Н.). В 90 х гг. участница идеалистического движения. Близкая символизму, Г. в то же время боролась против антиобщественных тенденций декадентства.… … Литературная энциклопедия

Гуревич, И.авт. брош. Кто виноват в распятии Иисуса Христа (1906).Венгеров С. А. Критико биографический словарь русских писателей и ученых: в 6 т. СПб., 1889 1904 …

Гуревич, М.авт. публицист. брошюр (Белосток, 1906).Венгеров С. А. Критико биографический словарь русских писателей и ученых: в 6 т. СПб., 1889 1904 … Большая биографическая энциклопедия

Гуревич, М. Б.авт. кн. Умств. нравств. и творческие силы человека (Киев, 1904).Венгеров С. А. Критико биографический словарь русских писателей и ученых: в 6 т. СПб., 1889 1904 … Большая биографическая энциклопедия

Гуревич, М. С.чл. бальнеологич. общ. (Пятигорск, 1911).Венгеров С. А. Критико биографический словарь русских писателей и ученых: в 6 т. СПб., 1889 1904 … Большая биографическая энциклопедия

Гуревич, М. Ю.д р мед. 1895 г.Венгеров С. А. Критико биографический словарь русских писателей и ученых: в 6 т. СПб., 1889 1904 … Большая биографическая энциклопедия

Гуревич, С.авт. Сист. учеб. изящн. каллигр. и конт. скорописи (Могил., 1896).Венгеров С. А. Критико биографический словарь русских писателей и ученых: в 6 т. СПб., 1889 1904 … Большая биографическая энциклопедия

Содержание 1 Мужчины 1.1 A 1.2 Б 1.3 В … Википедия

Анатолий Маркович Гуревич Анатолий Маркович Гуревич (7 ноября 1913 Харьков, Российская империя 2 января 2009, Санкт Петербург) сотрудник советской военной разведки, разведчик нелегал, один из руководителей «Красной капеллы». Содержание … Википедия

Российская гуманитарная наука понесла тяжелую утрату - 5 августа после тяжелой продолжительной болезни ушел из жизни выдающийся российский историк-медиевист А. Я. Гуревич. Своими трудами по истории западноевропейской культуры Арон Яковлевич прославил отечественную науку, и он же, несомненно, являлся самым известным российским историком за пределами нашей страны. Его труды переведены на 20 языков, его книги включены в список рекомендуемой литературы для студентов самых разных стран мира, а анализу его творчества посвящают отдельные исследования и целые монографии отечественные и зарубежные историки. А. Я. Гуревич - действительный член ряда западноевропейских академий: Королевского общества историков Великобритании, Королевской академии наук Бельгии, Королевской академии наук Нидерландов, Королевского Норвежского общества ученых, Американкой академии медиевистов, Европейской академии, доктором honoris causa Лундского (Швеция) и Познанского (Польша) университетов. Университеты многих западных стран считали за честь пригласить к себе российского ученого, специалисты в разных областях гуманитарного знания в России и за рубежом почитали и почитают труды Арона Яковлевича, восхищаются его человеческими качествами. Имя А. Я. Гуревича, его исследования широко известны и за пределами гуманитарного научного сообщества, ибо его книги оказались чрезвычайно важны для умственного высвобождения нашего общества задолго до начала перестройки.

Арон Яковлевич Гуревич - один из очень и очень немногих представителей своего поколения, кто, не опасаясь последствий для своей карьеры и материального благополучия, нашел в себе мужество отстоять свои принципы, свою свободу, свободу научного творчества, заниматься настоящей наукой. Невзирая на идеологический контроль. Именно поэтому, вопреки всему, Арон Яковлевич нашел свой собственный путь в науке. И его научная судьба оказалась на редкость удачной и счастливой.

Начав свой творческий путь как исследователь социально-экономической истории раннесредневековой Англии и Норвегии, ученый вскоре пришел к выводу, что изучать социальные отношения невозможно, не учитывая присутствующую в сознании людей картину мира, которая и детерминирует их социальное поведение. Так в своем исследовании социальной истории историк обратился к анализу «образа чувств и мыслей», изучению ментальностей. В начале 70-х годов он опубликовал две важнейшие для его творческого пути монографии: «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе» (1970) и «Категории средневековой культуры» (1972). В этих монографиях его интересовало прежде всего то, как ментальные структуры пронизывают социальные и экономические условия жизни людей, - то, что позже он назвал «культурной историей социального». В центре изучаемых им ментальных и социальных структур всегда стоял Человек; ученого прежде всего интересовало раскрытие «человеческого» содержания истории. Не случайно А. Я. Гуревич стал создателем в нашей стране исторической антропологии - науки о Человеке. За время своей необычайно интенсивной творческой карьеры он опубликовал 13 монографий, многие из которых - «Походы викингов» (1966), «Свободное крестьянство Норвегии» (1968), «Проблемы средневековой народной культуры» (1981), «Культура и общество средневековой Европы» (1989) стали подлинными шедеврами исторической науки. На гребне перестройки Арон Яковлевич основал альманах «Одиссей. Человек в истории», который играл и играет важнейшую роль в процессе обновления исторической науки.

Реальный вклад А. Я. Гуревича в историческую науку настолько весом и значителен, - и это факт неоспоримый, - что теперь уже без обращения к его трудам невозможно осмыслить историю гуманитарного знания нашего времени. Необычайно богатое и разнообразное творческое наследие Арона Яковлевича всегда будет вызывать неослабевающий интерес у мыслящих гуманитариев.