Бронзовые фигуры, словно тени, спускаются в яму - свою собственную могилу. На снегу дрожат от ветра несколько гвоздик. Внизу - обелиск в память о пяти тысячах евреев, убитых нацистами на этом месте 2 марта 1942 года. Парадокс истории: авторы мемориала "Яма" позже также подверглись репрессиям, при Сталине они были сосланы в трудовые лагеря.

В Беларуси историю Холокоста долгое время обходили стороной так же, как обходят стороной расположенный посреди жилого квартала заснеженный кратер. А вот 77-летняя минчанка Майя Левина-Крапина часто приходит к "Яме", чтобы отдать дань памяти своей матери, убитой в минском гетто.

Детство в гетто

Минское гетто было создано вскоре после оккупации города, в июле 1941 года. На территории площадью около двух квадратных километров было изолировано все еврейское население города, около 70 тысяч человек. Из 160 белорусских гетто минское было самым большим.

"Когда мы уходили из нашего дома, мать надела на нас и зимнюю, и летнюю одежду", - вспоминает Майя Левина-Крапина. Семью Левиных поселили в одну комнату. Дедушку, маму и четырнадцатилетнего брата каждый день выводили на работы. Дома оставалась бабушка с четырьмя внучками, среди которых была и шестилетняя Майя. В гетто не было магазинов. "Мы ели мацу и соль, которую взяли с собой из дома, - рассказывает она. - Летом варили суп из лебеды". Все должны были носить на груди и спине желтую "лату" - заплатку.

Смотреть видео 02:27

Воспоминания Майи Левиной-Крапиной

Во время первого погрома 7 ноября 1941 года погибло много людей. Семья Левиных спряталась в укрытии под полом, которое называли "малина". На следующий день жители гетто поняли, в чем состояла цель зачистки. 8 ноября прибыл первый поезд с евреями из Гамбурга, которых нужно было как-то расселить. Всего за время войны в минское гетто были доставлены более 26 тысяч евреев из Германии, Австрии и Чехии. Их всех называли "гамбургскими".

Систематическое уничтожение

"До войны в Беларуси проживали 940 тысяч евреев. Во время войны были убиты 800 тысяч", - говорит минский историк Кузьма Козак. К уничтожению нацисты, по его словам, подходили систематически. "С каждым погромом гетто все больше сужалось, улицы на окраине отходили обратно к городу", - рассказывает Майя Крапина. В октябре 1943 года минское гетто было окончательно ликвидировано, а Беларусь объявили зоной, свободной от евреев.

Среди тех немногих, кому удалось выжить, оказалась и Майя Крапина. Ее брат смог вывести из гетто группу детей. "Мы шли три или четыре дня, - рассказывает она. - Я уже не могла держаться на ногах, ребята несли меня по очереди на руках". Группа из сорока детей пришла в деревню Поречье, где был расположен партизанский отряд. Детей выходили жители белорусской деревни.

Освобожденная из Освенцима

Жертвами нацистов в Беларуси становились не только жители еврейского происхождения. Семья Александры Борисовой подверглась гонениям за связь в партизанами. Деревню Курино Витебской области, где они проживали, сожгли. Семью Александры Борисовой в товарном вагоне доставили в лагерь смерти Майданек, а затем - в Освенцим.

Смотреть видео 01:41

Воспоминания Александры Борисовой

В немецком концлагере семилетняя Саша все время болела. Мать прятала дочь на верхней полке нар, чтобы ее не забрали в больничный барак. Оттуда не возвращались. 27 января 1945 года, день освобождения концлагеря Освенцим, Александра Борисова считает своим вторым днем рождением. Но тени из прошлого не покидают ее до сих пор. "Лай овчарок, крики, плети, прожекторы и алармы, эти страшные сирены... Я все это помню", - говорит 76-летняя женщина с тихим голосом и грустным взглядом.

Забытая история

Cоветских исследователей история Холокоста не интересовала. "Было принято говорить о героях и врагах, но не о жертвах", - говорит Кузьма Козак. После распада СССР появились первые инициативы по изучению еврейского наследия в Беларуси. Среди них особое место занимает открывшаяся десять лет тому назад Историческая мастерская в Минске, соучредителем которой является Международный образовательный центр в Дортмунде. Она расположена в одном из домов на территории бывшего гетто, напротив Еврейского кладбища.

Контекст

В кабинете директора Мастерской Кузьмы Козака везде лежат книги - на полках, на столе и на стульях. "История изучения Холокоста у нас началась в то время, когда уже почти не осталось свидетелей. В архивах нет документов", - говорит он. Задача Мастерской - найти и записать истории жертв, а также позаботиться о сохранении памятных мест. Немногие знают, что в Беларуси находился один из крупнейших лагерей смерти на территоррии Европы. В Тростенце под Минском были уничтожены, по различным данным, от 60 до 200 тысяч человек. "Сейчас там лишь несколько скромных обелисков и городская свалка", - говорит Козак.

Благодаря содействию Исторической мастерской, Майе Левиной-Крапиной в 2008 году удалось издать автобиографию "Трижды рожденная". "После войны мы ненавидели немцев", - рассказывает она. Будучи ребенком, Крапина и предположить не могла, что в будущем именно в Германии врачи спасут ее от потери зрения. Когда она несколько лет тому назад рассказывала о своем детстве немецким школьникам, те плакали вместе с ней. "Мое отношение к немцам сильно изменилось", - говорит Майя Крапина. Но то, что произошло в гетто, ей не забыть никогда...

27 ЯНВАРЯ ОТМЕЧАЕТСЯ МЕЖДУНАРОДНЫЙ ДЕНЬ ПАМЯТИ ЖЕРТВ ХОЛОКОСТА . Нацистский режим приговорил евреев к смерти - мужчин и женщин, стариков и детей. Не щадили никого: женщин использовали для экспериментов по стерилизации, они подвергались изнасилованиям и побоям, их детей отнимали.

Как и мужчины, женщины сражались против бесчеловечности и угнетений. Одни были участницами сопротивления и принимали участие в вооружённых восстаниях, другие всеми силами старались сохранить жизнь себе и окружающим. Рассказываем истории трёх храбрых женщин.

Стефания Вильчинская

Имя польского педагога, врача и писателя Януша Корчака на слуху у всех, но мало кто знает, что больше тридцати лет во всех делах его сопровождала женщина - Стефания Вильчинская, или пани Стефа, как называли её воспитанники. В рассказах о трагическом эпизоде, в котором Корчак отказался от спасения, чтобы не оставлять детей одних на пути в газовую камеру, Стефанию нечасто упоминают в числе тех, кто успокаивал детей в последние часы. Между тем она оказала огромное влияние на жизнь Корчака и созданного им Дома сирот. «Сложно определить, где кончается Корчак и начинается Вильчинская. Они близнецы, которым предназначено слиться в одной душе, одной идее - любить детей», - говорит создатель архива Варшавского гетто Эммануэль Рингельблюм.

До встречи с Корчаком в 1909 году двадцатитрёхлетняя Стефания уже успела заработать репутацию талантливого молодого педагога. За плечами польской еврейки была частная школа в родной Варшаве и высшее образование в сфере естественных наук в университетах Бельгии и Швейцарии. Польские исследователи отмечают, что после она, одинокая девушка, из-за предрассудков не могла открыть свою практику как врач или продолжить путешествие по Европе. Тогда Стефания вернулась в Варшаву и через знакомства родителей устроилась волонтёром в небольшой приют для еврейских детей, где вскоре заняла руководящую должность. Однажды к ним пришёл Януш Корчак - то ли посмотреть поставленную детьми пьесу, то ли оценить выставку их работ. Так или иначе, биографы полагают, что именно тогда Корчак решил посвятить себя воспитанию детей - Стефания же стала его соратницей.

В 1912 году на деньги филантропов в Варшаве открыли уникальный детский дом для еврейских сирот, где во главу угла ставили личность ребёнка. Директором стал Януш Корчак, главным воспитателем - Стефания Вильчинская. Они внедрили в приюте систему самоуправления с конституцией и судом, перед которым были равны и дети, и взрослые, и жили с воспитанниками как родители. Управление приютом держалось на Стефании - она занималась организацией порядка в доме, общалась с юристами и спонсорами, следила за внешним видом детей и их занятиями. «Она вставала раньше нас и была последней, кто ложился в кровать, работала даже во время болезни. Она была с нами во время еды, учила нас делать повязки, купать детей, стричь волосы, всему. Высокая, в чёрном переднике, с короткой мужской стрижкой, всегда заботливая и бдительная, она думала о каждом ребёнке даже во время отдыха», - вспоминала Стефанию её воспитанница Ида Мерцан.

В Первую мировую войну Януш Корчак ушёл на фронт врачом, и все заботы о приюте навалились на Стефанию. Сохранилось одно из писем, где она жалуется на ужасное одиночество и страх не справиться с ответственностью. Эти опасения были напрасны: все воспоминания о Стефании описывают её как талантливого организатора, лучшего напарника для Януша Корчака, который больше уделял времени занятиям с детьми, а сам иногда забывал взять носовой платок, выходя на улицу простуженным. В 1928 году панна Стефа - к ней обращались как к незамужней женщине - написала на доске в классе: «С этих пор меня будут называть пани Стефа. Неприлично женщине, у которой столько детей, сколько у меня, называться панной».

Стефания Вильчинская
и Януш Корчак
не согласилась оставить детей, хотя друзья
из польского подполья предлагали им бежать.
Они сели на поезд
до Треблинки, где
по прибытии вместе с детьми были отправлены
в газовую камеру

Стефания нечасто покидала детей. Но в 1935 году она поехала в Эрец-Исраэль, откуда недавно вернулся Корчак, и несколько раз в течение следующих четырёх лет возвращалась пожить в кибуце . Накануне войны, когда положение в Европе становилось всё тяжелее, Стефания вернулась в Варшаву. Вторжение немцев в город она встретила в Доме сирот. В подвале здания пани Стефа организовала пункт первой помощи, где вместе с детьми заботилась о раненых и бездомных. Вскоре Варшава сдалась, и в городе установили свои порядки нацисты. Начались массовые казни участников сопротивления, были введены антиеврейские законы. Несмотря на тяжёлую обстановку, Стефания отказалась покидать Варшаву, хотя друзья из кибуца предлагали ей помочь это сделать. В апреле 1940 года она написала им в открытке: «Я не приехала, потому что не могу оставить детей». Вскоре после этого Дом сирот перевели в гетто.

До войны евреи Варшавы составляли около 30 % населения города, их было 350 тысяч человек. Почти всех согнали на территорию размером меньше трёх с половиной квадратных километров, которая занимала всего лишь 2,4 % от площади столицы. Люди ютились в комнатах по шесть-семь человек, царили голод и антисанитария. В этих условиях оказались и сто семьдесят сирот под опекой Януша Корчака и Стефании Вильчинской. При переводе в гетто у Дома сирот отобрали все припасённые продукты, протестовавший Корчак оказался в тюрьме, и первые месяцы все заботы о выживании свалились на Стефанию. Два года Корчак и Вильчинская заботились о детях в гетто. Стефания организовала в подвале дома комнаты для больных, боясь отправлять их в местный госпиталь. В июле 1942 года начались первые депортации из гетто в Треблинку. Стефания верила, что детей не тронут - всё-таки Дом сирот был известным и уважаемым заведением в Варшаве. Но в августе пришёл приказ о ликвидации приюта. Тогда все в гетто уже знали, что после депортации не возвращаются.

6 августа 1942 года на Умшлагплац, площадь депортации, двинулась процессия детей. Они выстроились в четвёрки, все были опрятно одеты, и каждый нёс на плече сумку. За внешний вид этой чинной процессии была ответственна пани Стефа: она инструктировала детей класть лучшую обувь под кровать, а одежду недалеко, чтобы быть готовыми выйти в любую минуту. Стефания вела вторую группу детей, первую возглавил Корчак, вслед за ними шли другие воспитатели и сироты. «Я никогда это не забуду… Это был не марш к поезду - это был молчаливый протест против бандитизма!» - вспоминал очевидец Наум Ремба.

Ни Януш Корчак, ни Стефания Вильчинская не согласились оставить детей, хотя друзья из польского подполья предлагали им бежать. Они сели на поезд до Треблинки, где по прибытии вместе с детьми были отправлены в газовую камеру и убиты.

Кристина Живульская

Факты и вымысел в истории этой героини переплетены: в разных источниках год её рождения то 1914, то 1918, а пожить она успела как минимум под тремя именами - родилась Соней Ландау, работала в подполье под именем Зофьи Вишневской и была заключённой в концлагере Аушвиц как Кристина Живульская. Под последним псевдонимом она выпустила свою самую известную книгу «Я пережила Освенцим». Кристина, или, как называли её подруги в лагере, Кристя, выжила единственная из своего транспорта - ста девяноста женщин, привезённых в концлагерь из варшавской тюрьмы Павяк. Там Кристине Живульской удалось скрыть свою национальность, и даже в книге - своеобразной летописи фабрики смерти - она не упоминала о своей связи с евреями, уничтожение которых наблюдала ежедневно. Всё её прошлое было опасно.

Кристина выросла в польском городе Лодзь, училась в еврейской гимназии, но семья была светской. Как и многие светские польские евреи, её отец и мать отмечали некоторые еврейские праздники, но не ходили в синагогу. По окончании школы Кристина отправилась в Варшаву изучать юриспруденцию, подрабатывая в адвокатских офисах, но не доучилась: в сентябре 1939 года Германия оккупировала Польшу. Девушка вернулась домой к родителям и младшей сестре. Преследование евреев в Лодзи ужесточилось, было создано гетто, и семья решила бежать в Варшаву, надеясь достать поддельные документы. В столице избежать участи остальных евреев города не получилось: в 1941 году Живульские оказались в гетто, где Кристина провела в нечеловеческих условиях почти два года. Каждый день её мать ставила на плиту горшок, хотя готовить было нечего - но она старалась поддерживать домочадцев видимостью обеда, кипятя и подавая на стол воду.

В 1942 году, когда угроза депортации или смерти от голода казалась уже неизбежной, Кристине удалось сбежать из гетто вместе с матерью. Она вступила в ряды польского сопротивления и стала заниматься подготовкой фальшивых документов для евреев, бойцов Армии Крайовы и немецких дезертиров. Нацисты, преследовавшие членов подполья, называли её «белокурой Зосей». Им удалось поймать подпольщицу в 1943 году. Девушка предъявила документы на имя Кристины Живульской. Благодаря внешности, схожей с представлениями о славянской, ей удалось выдать себя за полячку. После допроса в гестапо новоиспечённую Кристину отправили в тюрьму, а через два месяца в товарных вагонах для скота - в Аушвиц. «Все мы по-разному представляли себе это место. У каждой были свои ассоциации, свои случайные сведения. Как там на самом деле - мы не знали и не хотели знать. Одно только было всем нам хорошо известно - оттуда не возвращаются!» - так описывала Кристина настроения своих соседок по Павяку.

Осенью 1943 года, когда Кристина оказалась в Аушвице, комплекс уже полностью функционировал. Он состоял из трёх лагерей: Аушвиц I, Аушвиц II (Биркенау) и Аушвиц III (Моновиц). Целиком его часто называют Освенцимом по имени ближайшего польского города. Это был самый большой лагерь, основанный нацистами: в нём погибло более миллиона человек, 90 % из них - евреи. В каждой большой газовой камере за раз убивали около двух тысяч человек. Прибыв в лагерь, Кристина ещё не знала, что большинство еврейских заключённых сразу со станции отправляют на смерть, а условия существования остальных настолько тяжёлые, что выживают немногие. У первой встреченной в бараке женщины вновь прибывшие стали спрашивать, отчего поумирали все из её группы в девяносто человек, на что та ответила: «От смерти! В концентрационном лагере умирают от смерти, понимаешь?.. Не понимаешь, так, наверно, поймёшь, когда сдохнешь».

Однажды стихи Кристины, призывавшие к отмщению, попали в руки лагерному начальству - ночь
она провела
в ожидании смерти,
но девушка, у которой нашли тексты,
не выдала её

Никогда раньше Кристина не писала стихи, но во время многочасового выстаивания на апеле (проверке) стала подбирать рифмы. Её стихотворения о жизни в лагере стали заучивать и декламировать соседки. Среди тех, кому нравилось творчество Кристины, была влиятельная заключённая, благодаря которой она недолго работала на улице и вскоре оказалась в блоке, где занимались вновь прибывшими узниками. Бегая к подруге в ревир, блок больных, Кристина заразилась тифом. Она пыталась перенести болезнь на ногах, но всё равно оказалась в бараке, где «на всех койках сидели голые существа, лысые, покрытые пятнами, нарывами, залепленные пластырями, яростно скребущиеся».

Вслед за ними и Кристина подхватила чесотку. Через несколько месяцев ей удалось поправиться - к этому времени она уже была единственной оставшейся в живых из своего транспорта. При содействии той же влиятельной заключённой Кристина после выхода из ревира достигла «вершины лагерной карьеры» - оказалась в команде, которая отбирала и хранила имущество заключённых. У неё появился доступ к вещам, которые можно было обменять на еду, к тому же прокормиться помогали посылки из дома. Несмотря на все привилегии, ей приходилось работать рядом с крематорием. Из канцелярии виднелись трубы, а запах гари просачивался сквозь закрытые окна. Часто ей случалось общаться с обречёнными на смерть, которые спрашивали, что их ждёт дальше, и Кристина не знала, как отвечать. Однажды её стихи, призывавшие к отмщению, попали в руки лагерному начальству - ночь Кристина провела в ожидании смерти, но девушка, у которой нашли тексты, не выдала её.

В конце 1944 года до лагеря донеслись слухи о приближении советской армии, а заключённые одновременно и надеялись на конец Аушвица, и опасались, что немцы будут заметать следы и убивать оставшихся. Кристина вместе с другими девушками из своей команды ожидала смерти со дня на день - ведь у них был доступ к картотеке. Однажды в душевой им даже примерещилось, что пустили газ. За несколько дней до прихода советских войск немцы объявили эвакуацию заключённых на территорию Германии. Её называли «маршем смерти»: люди шли пешком в мороз, отстающих расстреливали. Кристине удалось выйти из строя и спрятаться в стоге сена. Несколько часов она лежала не шевелясь, даже когда на стог сел немецкий солдат. Наконец ей удалось сбежать и добраться до польской деревни. У крестьян Кристина скрывалась до освобождения. После войны она жила в Польше, стала писательницей, сочиняла пьесы и стихи к песням. В 1970 году Кристина переехала поближе к своим сыновьям, в Дюссельдорф, где и прожила до 1992 года.

Фаня Бранцовская

В свои девяносто пять лет Фаня Бранцовская (Йохелес) рассказывает историю жизни полным залам стоя и без микрофона; она активный член еврейской общины Вильнюса, до сих пор работает библиотекарем и учит молодёжь идишу. Сегодня Фаня - последняя в Литве партизанка еврейского боевого отряда, прошедшая через гетто и год скрывавшаяся от немцев в лесах.

В Вильнюсе Фаня провела почти всю жизнь - она родилась в Каунасе, но в 1927 году, когда ей было пять лет, семья переехала. Вильнюс был одним из духовных центров еврейской культуры в Европе, его называли «литовским Иерусалимом». Около четверти населения города были евреями, повсюду были еврейские больницы и школы, издавались газеты на идише, а синагог было больше сотни - сейчас осталась одна. Семья Фани не была религиозной, но отмечала праздники и старалась зажигать свечи в шаббат. До войны Фаня успела окончить еврейскую гимназию и уехала учиться в Гродно. Когда СССР аннексировал Литву, Фаня вступила в комсомол и стала преподавать в школе в белорусской деревне.

Вторжение немцев летом 1941 года застало её в Вильнюсе, куда она приехала на каникулы. Вскоре после оккупации города началось преследование евреев. К августу около пяти тысяч человек были расстреляны в лесу около посёлка Понары недалеко от Вильнюса. Всех жителей улицы, на которой жила подруга Фани, отправили в Понары, потому что ночью туда подбросили труп немца и объявили, что его убили евреи. Полчаса - столько времени на сборы дали Фане, её родителям и сестре, когда в сентябре 1941 года их отправили в гетто. Нужно было всего лишь перейти улицу, но там уже начиналась другая жизнь - за евреями закрыли ворота и изолировали их от города. Фаня выходила из гетто только на работу, снаружи ей запрещалось ходить по тротуарам или говорить со знакомыми.

В гетто Фаня, «активная девушка», как она себя сама называла, вступила в подполье: «Это была не надежда выжить, но определённая месть и [способ] почувствовать себя человеком». К сентябрю 1943 года участились акции уничтожения и было понятно, что грядёт ликвидация гетто. Тогда Фаня по заданию подполья в числе шести пар девушек сбежала из города и направилась к партизанам - с родителями и сестрой она виделась в последний раз перед уходом; в тот же день началась ликвидация. По дороге девушки заблудились, чудом укрылись в деревне и с помощью местного населения вышли к партизанам.

← Своими воспоминаниями Фаня охотно делится с молодёжью, посещающей Вильнюс по специальным программам, посвящённым памяти о Холокосте

Фаня вступила в отряд «Мститель», бойцы которого тоже в основном были выходцами из вильнюсского гетто. Уже через три недели она пошла на первое задание - оборвать телефонную связь между частями немецких войск. Почти год Фаня наравне с мужчинами с винтовкой наперевес сражалась в боевой группе. В отряде она познакомилась со своим будущем мужем. Одно из последних заданий Фани в отряде - взорвать рельсы, чтобы немецкой армии было тяжелее отступать. Вернувшись с операции, она застала товарищей уже готовыми возвращаться в Вильнюс, освобождённый в июле 1944 года, - пустой, сгоревший, разрушенный, но родной город. «Я жила надеждой, что мои близкие вернутся в Вильнюс, ведь кое-кто спасался», - вспоминала Фаня. Каждый день она ходила на вокзал, куда приходили поезда из Германии, и ждала родных. Позже она узнала, что её семья после депортации из гетто погибла в лагерях.

Фаня осталась в Вильнюсе. Вместе с другими евреями она навестила место массовых убийств в Понарах, где было уничтожено сто тысяч человек разных национальностей, и добилась установки памятника. Он был посвящён погибшим евреям, но советские власти через два года заменили его на мемориал, где упоминалась только смерть советских граждан. После обретения Литвой независимости Фаня с другими неравнодушными добилась того, чтобы на памятнике расстрелянным в Понарах написали, что здесь было убито семьдесят тысяч евреев, и не только нацистами, но и их местными пособниками. Фаня всегда открыто говорила о том, что в убийстве евреев активно участвовали литовцы, из-за чего периодически оказывалась в центре скандалов. Когда в 2017 году её наградили орденом за заслуги перед Литвой, некоторые выступали против. Ей припоминали расследование о нападении советских партизан на литовскую деревню Канюкай. Фаню вызывали по этому делу как свидетеля. Она утверждала, что вообще не участвовала в этой операции, но предполагала, что партизаны вступили в бой, потому что жители деревни поддерживали немцев.

Сейчас у Фани шесть внуков и семь правнуков. После выхода на пенсию она стала активно работать в общине, основала комитет бывших узников гетто и концлагерей и создала библиотеку в Вильнюсском институте идиша при Вильнюсском университете. Своими воспоминаниями Фаня охотно делится с молодёжью, посещающей Вильнюс по специальным программам, посвящённым памяти о Холокосте: «Я считаю своим долгом рассказывать. Чтобы люди знали правду и чтобы передавали это дальше и дальше».

В подготовке материала использовались: книги «Muses, Mistresses and Mates: Creative Collaborations in Literature, Art and Life» (Izabella Penier), «The Rights of the Child and the Changing Image of Childhood» (Philip E. Veerman), «Я пережила Освенцим» (Кристина Живульская), эссе «Stefania Wilczyńska - A Companion In Janusz Korczak’s Struggle» (Elżbieta Mazur, Grażyna Pawlak), фильм «Мы остались людьми» (Международная школа изучения Холокоста, Яд Вашем)

(Клара Уинфельд, сестра Рене Файрстоун)

История человечества очень продолжительна. С веками людей становилось все больше, цивилизации развивались, уничтожались, страны вели войны. Одни народы уничтожались, другие выживали, и существовали даже очень долго. Один такой народ — это евреи. По какой-то причине сейчас некоторые считают это слово недостойным и предпочитают называть еврейский народ иудеями. В любом случае, несмотря на череду завоеваний этого народа врагами, последствий его разбросанности по всему миру в течение 2500 лет, он выжил. В России по-прежнему присутствует антисемитизм, который в последнее время, похоже, набирает силу, несмотря на то, что многие евреи эмигрировали в Америку, Канаду, Израиль и Германию.

Этот фильм — рассказ еврейской женщины, пережившей Холокост. Одна судьба на миллион. Известно, что шесть миллионов евреев были уничтожены во время Второй мировой войны. Я осознанно выбрала именно эту историю. Помимо того, что от этой женщины исходит невидимый свет и доброта, на неё хочется смотреть, и её просто приятно слушать. У неё славянская внешность, голубые глаза, светлые волосы… она может спокойно сойти за русскую, полячку, молдаванку. Мой выбор для русского человека, чтобы он смог поставить себя на её место, прочувствовать, что пережила эта женщина в лагере смерти. Я надеюсь, что этот фильм поможет всем нам лучше понять этот народ, а также будет способствовать сокращению антисемитизма, расизма и агрессии в целом по отношению к какой бы то ни было группе, нацменьшинству или этносу. Пусть горький урок чужого горя, сделает нас добрее, чувствительнее и милосерднее к чужому бедствию.

Я родилась и выросла в восточной части Чехословакии, в то время она принадлежала пяти разным странам. Когда я родилась, это была Чехословакия, потом Венгрия. Сейчас этот город называют Ужгород, и он принадлежит Украине. Моя семья относилась к среднему классу, и была очень любящей. Мои родители не были верующими. Но мой дедушка, по фамилии Розенфелд, который погиб в возрасте 96 лет в аварии, каждое утро и вечер ходил в храм. У него было много разных курительных трубок, и меня, ребёнка, это очень занимало. Дедушка был особенным, летом он носил чистые белые костюмы. Когда он встречал нас, детей, он засовывал руку в карман и начинал шелестеть фантиками, и мы знали, что у него для нас конфеты. У моего отца было своё дело, он занимался текстилем, и был отличным портным. Моя мама до замужества занималась торговлей, и с двумя сёстрами они отправились в Вену и открыли там магазин. После замужества, мама стала домохозяйкой. У меня есть брат Фрэнк, он старше меня на 4 года, у нас ещё была сестра Клара, младше меня на 5 лет. Я назвала свою дочь Кларой, в память о сестре. Когда Чехословакия разделилась, мне было 14 лет. Мы жили в маленьком городе, примерно в 30 тысяч, треть жителей были евреями. Я состояла в спортивной организации под названием Сокол, но когда Гитлер решил подарить Чехословакию Венгрии, я присоединилась к спортивной организации Макаби. Я ходила в обычную школу, дома у нас не разделяли кошерную и не кошерную пищу.

Вскоре начали появляться антиеврейские законы, и постепенно мы стали гражданами второго сорта. Какое-то время мы всё ещё были свободными, семья была вместе, но потом начали забирать мужчин в концентрационные лагеря. Забрали отца, но позже он вернулся. Брата забрали после окончания гимназии, позднее он смог убежать из лагеря и стал партизаном. Хочу уточнить, что брата вместе с другими еврейскими мальчиками забрали прямо из школы, и они исчезли. Родители были в отчаянии, власти не хотели раскрывать, где они были. Моя мама наняла адвоката, и тот смог узнать, что мальчиков перевезли в другой город, в один из храмов, который венгры использовали, как место для пыток. Их били, пытали и обвиняли в распространении коммунистической пропаганды. Мой брат никогда не вступал ни в какую политическую организацию, поэтому мы знали, что это обман. В итоге мои родители заплатили и освободили всех мальчиков. Позднее нам приказали носить жёлтые звёзды, был установлен комендантский час, и у отца отняли его бизнес.

В 1940 году тех евреев из нашей местности, которые не могли доказать, что их предки жили там в XVIII веке, депортировали за польскую границу. Некоторые из них вернулись и рассказывали нам об убийстве евреев в Польше, поэтому мы знали, что происходит в Польше. Мы знали об общих могилах, в которые сбрасывали евреев. Но мы не знали о строительстве концентрационных лагерей. В апреле в 1944 года начались депортации. Венгры отправили нас к границе с Польшей, и оттуда немцы на поездах вывезли нас в камеры смерти.

Нас затолкали в вагоны для скота, брата с нами уже не было, он был в венгерском трудовом лагере. Я, мама и сестра ехали в вагоне, в котором было примерно 120 человек. Сама поездка в Аушвиц (Освенцим) была ужасающей. Почти не было воздуха. Стоял смрад от людских испражнений. Мы слышали, как люди задыхались. Конечно, мы не могли ничего поделать. Три дня мы ехали без еды и воды. Ночью нацисты стучали по вагонам и говорили нам, что если у нас всё ещё есть ценности, то мы должны их сдать, иначе нас убьют. Мы слышали выстрелы и знали, что это убивают людей. Я помню, как одна пожилая женщина сидела на краю вагона, отпорола низ подола, вытащила оттуда золотой медальон и заплакала. Я была молодой, оптимистичной и романтичной, и подумала, что, наверное, там фотография её любимых, мужа или внуков. Мы не знали, куда нас везут. Были слухи, что мы едем в Германию на работу, я подумала: «Наверное, она думает, что уже не вернётся, ей под 80; как жестоко, что не дают ей оставить при себе эту маленькую вещь на память». Она закрыла медальон и через щель передала его нацистам. Мне тогда было 19 лет.

Когда открылись двери вагона, я, думая, что нас привезли в Германию на заработки, очень хотела получить хорошую работу, чтобы помочь родителям и младшей сестре. Но когда я выпрыгнула и увидела на километры колючую проволоку и нациста с нацеленным на нас автоматом, я поняла, что мы обречены. Через громкоговорители нацисты велели нам оставить все наши вещи, мол, нам их принесут в лагерь. Из вагона спрыгнула Клара, она плакала и тёрла глаза от яркого дневного света после темноты. Я схватила её за руку и сказала: «Чтобы ни происходило, мы должны быть вместе». Я посмотрела на вагон и не увидела там родителей. Только тогда я увидела, что тысячи и тысячи людей выходили из вагонов, поезд был очень длинным. Стоял хаос, родители искали детей, дети плакали и искали родителей… Я продолжала убеждать сестру, что мы найдём родителей уже в лагере. Людская волна привела нас к воротам лагеря, и я увидела перед собой нациста очень симпатичного, улыбающегося и указывающего людям куда идти. Тогда я начала бояться за будущее, потому что нам обещали, что не будут разлучать семьи. Я видела, как разлучают членов семей. Внезапно сестра увидела, что наша мама идёт в другую сторону, и она хотела убежать, но я упросила её быть со мной, потому что она может потеряться. Нас привели в подземную раздевалку. В окружении солдат и лающих собак нам было приказано раздеваться, чтобы принять душ. Мы ждали, когда солдаты уйдут, чтобы раздеться, но никто не сдвинулся с места. Тогда один солдат подошёл к одной женщине и ударил её по лицу, приказывая раздеваться. Мы поняли, что они не собираются уходить. Нам приказали аккуратно складывать одежду и помнить, куда мы её положили, чтобы потом её найти. Мы были наивны и верили им. После душа мы полдня стояли голыми и мокрыми. Я помню, что мы с сестрой обнимались, чтобы немного согреться. В полночь нас увели в барак, где обрили наши головы и тела. Они брызгали на нас ДДТ против пестицидов. Потом вышли две заключённые; одна дала нам старую одежду, в которую мы облачили наши замёрзшие тела, а вторая жёлтой краской проводила толстую полосу с бритой макушки до середины спины, чтобы обозначить нас, как еврейских заключённых. У нас не было ни обуви, ни чулок. Я помню, как платье прилипло к телу от краски.

(Фото: Рене Файрстоун)

Потом надзиратели (их называли парочкой), они были евреями, приказали нам встать в очередь, и нас распределят по баракам. Сестра начала плакать, и я решила, что спрошу, где наши родители, и когда нас воссоединят. Моя сестра в нашей группе была самой молодой. Я задала свой вопрос парочке, и надзирательница указала на кирпичную трубу и сказала: «Видишь эту трубу? Туда пошли твои родители. Когда ты пройдёшь через трубу, вы воссоединитесь». Я повернулась заключённым и спросила их: «О чём она говорит? Что это означает?» Даже в самом страшном сне я не могла себе представить то, что здесь происходило.

Когда мы шли после душа в барак, моя соседка постучала мне по плечу и, указав на нацистского офицера, сказала, что он меня ищет. Его звали Менгеле. Я посмотрела, и он махал мне. Поймите, мы были полностью нагими, у меня всё ещё были мои светлые волосы. Я отвернулась, делая вид, что не замечаю. Моя подруга опять сказала: «Иди туда». Я этого никогда не забуду… Я родом из семьи, когда даже мой отец никогда не видел меня спящей, не то, чтобы нагой. Я скрестила руки и пошла туда. Он стоял там с врачом. Они отвели меня от группы и подвели к свету. Он поднёс плётку к моему подбородку и поднял его. Я слышала, как они разговаривали друг с другом, и он спросил у меня: «Почему ты тут?» Я немного понимала по-немецки, в школе мы были обязаны изучать немецкий язык, будучи на границе с Чехословакией. Я сказала ему: «Потому что я юда (еврейка)». Он спросили, к какой религии относились мои родители. И я продолжала отвечать «Юда, юда». Он спрашивал меня о моих прабабушках и прадедушках… Я настаивала на том, что они все были евреями. Он очень разозлился и посмотрел на врача и воскликнул: «Это невозможно!» В тот момент я увидела, как бреют мою сестру, я боялась, что потеряю её, поэтому я повернулась и ушла. Один из надзирателей подошёл ко мне и нанёс сильнейший удар по спине, и сказал девочкам на идише, что мне повезло, так как никто просто так не уходил от Менгеле, в того, кто пытался уйти обычно стреляли. Это был мой первый удачный случай удач. Я выжила.

Мы не спали долгое время. Давайте, я вам расскажу о нашей первой ночи. Мы спали на нарах по 12 человек: 6 смотрели в одну сторону, и 6 в другую, и мы пытались уснуть. Мы боялись, мы не знали, что нам принесёт завтрашний день. Тогда одна девушка полячка, начала петь на идише «А идише мама». Я не понимала идиша. Но из звучания песни, я понимала, о чём она поёт. Это было моим первым соприкосновением с моими еврейскими корнями. Мы все проплакали ночь напролёт.

Следующим утром мы проснулись под удары парочки, которая бегала и кричала: «Поднимайтесь! Все на улицу, быстрее!» Мы выстраивались на подсчёт. Было темно, 2-3 часа ночи. Мы стояли там до 10 утра. Мы не знали, что будет дальше. Мы надеялись, что нам позволят вернуться в барак, отдохнуть, но этого не произошло. Нас подсчитывали дважды в день, ночью и днём. Если все были на месте, то нас кормили. Когда нас выстроили в первый раз, то вынесли три одеяла. Я видела, что одеяла двигались. Позже я спросила, что это за одеяла, и мне сказали, что у некоторых людей был диабет, у них забрали инсулин, и оставили медленно умирать. Утром привезли две бочки с так называемой едой, её называли «эрзац». То была жидкость, похожая на чай или кофе, со вкусом воды после мытья посуды, но она была горячей. Мы стояли полночи, мёрзли. Потом я поняла, что не все получат даже эту еду. Кому давали эту жидкость приходилось делиться с пятью другими заключёнными. Сначала мы делились, но потом, из-за голода, когда доходило до 4 и 5 заключённого, уже ничего не было. С тех пор начиналась борьба за еду, за первое место в очереди. Позднее мы узнали, что Менгеле подходил к началу очереди и отбирал людей в газовые камеры. Каждое утро и днём мы выбирали, где мы хотим стоять, впереди очереди, потому что ты такая голодная, что можешь не дожить до дневной очереди, или если ты дожила до дня, то лучше тебе быть в конце очереди, чтобы прятаться от Менгеле.

Днём нас кормили той же жидкостью, которую они называли супом, и нам выдавали по куску хлеба. В воскресенье, нам давали, либо кусок копчёной конины, либо немного маргарина. Нужно было протягивать руку и на неё небрежно бросали кусок. Иногда давали кусочек мармелада, сделанного из чего-то чёрного. Никогда не забуду, как когда впервые нам выдали этот липкий чёрный мармелад, моя сестра заплакала, выбросила его и вытерла руку об одежду. Она никогда не прикасалась и к супу, не могла пить из миски, к которой прикасались четверо других людей. Она голодала и съедала только кусок хлеба.

У нас не было мыла, это было самым худшим. Поэтому у нас появились вши. Не было и доступа к воде; когда нам позволяли пользоваться туалетом, коллективно, раз в два-три дня, из-за ограниченного времени, мы решали что нам делать: опорожняться, пить воду или стирать платье. Вокруг стояли солдаты нацисты, смеялись над нами, над женщинами которые мыли себя, или пользовались туалетом. Этот позор остался со мной на всю жизнь. Я смущаюсь, когда кто-то смущается. Такое унижение уничтожает в вас человечность. Ощущаешь себя полностью нагой, беззащитной. Ты знала, идя туда, что у них есть власть делать с тобой, что им угодно.

Если кого-то ловили опорожняющегося за бараком… В барак нам позволялось заходить только вечером, когда готовились ко сну, а так мы всё время находились на улице, в пыли, в дождь, в снег. Аушвиц не был трудовым лагерем, это был лагерь уничтожения. Мы знали, почему мы там и мы это принимали.

Менгеле перевёл меня в другой лагерь. В то время в этом лагере находились лилипуты, не еврейской национальности. Туда приводили целые семьи, родителей и детей… и мы им завидовали, что они могут оставаться вместе, так как нас разделяли. Однажды, когда мы возвращались вечером в барак, нам было сказано, что нам не позволяется выходить и смотреть, что бы мы ни услышали. Той ночью мы слышали вопли и выстрелы. На следующие утро, мы видели всех этих лилипутов, разложенных стопкой у входа в их бараки, как кирпичи. Это было середина сентября, крематорий работал круглые сутки. Для этих людей не было места в крематории, поэтому их задушили газом ночью. Трупы лежали три дня, пока их не забрали в крематорий для сжигания тел.

Потом меня забрали в другой лагерь и отсоединили от сестры Клары. Когда Менгеле указал мне идти в другую сторону, я пыталась вернуться, потому что сестра была очень худой и слабой, и я понимала, что она не выживет, и побежала к ней, но Менгеле поймал меня и передал парочке. Парочка меня жестоко избила. Мы договорились с сестрой, что будем встречаться у колючей проволоки каждое утро в определённом месте, чтобы помахать друг другу и сообщать, что всё ещё живы. Кстати многие люди кончали жизнь самоубийством у этой проволоки, так как она была под большим напряжением. Нацисты всегда что-то устраивали на еврейские праздники. В Йом Кипур 1944 года я подошла к проволоке, но моей сестры не было. Когда она не появилась на третий день, я знала, что что-то с ней произошло. После войны, я узнала, что в тот день был большой досмотр, и её отобрали, чтобы убить.

Потом привозили греческих евреев из Салоники, из Италии, потом датских евреев — это уже были последние эшелоны. В Аушвице ускорялся темп уничтожения людей. Спустя пару месяцев, нам сказали, что нас эвакуируют.

В сентябре, перед смертью моей сестры над нами уже летали американцы. Мы видели маленькие серебряные точки в лучах солнца и все кричали: «Американцы! Американцы!» Звучали сирены и метались нацисты. Мы надеялись, что американцы разбомбят всё это место, включая нас — нам уже было всё равно. Но они нас не бомбили, они облетели нас, а потом вдали мы услышали взрыв, и мы предположили, что они бомбили аушвицкий завод.

Интервьюер: Им дали чёткие указания, не бомбить Аушвиц.

Да, я знаю, даже если бы они просто разбомбили железную дорогу, то можно было бы спасти ещё тысячи и тысячи евреев и других людей. Моим большим потрясением после войны было, когда я узнала, что очень много других людей, не евреев, также были уничтожены в Аушвице. Мы не знали, когда закончится война, но мы знали, что американцы в ней участвуют. Кто-то знал, что это были именно американские самолёты, всё же там была подпольная [разведка].

Позднее у меня был контакт с поляком, диссидентом, доктором. В 1944 году был взорван один из крематориев, и женщину партизанку, которая пронесла динамит, вместе с несколькими другими повесили. Мы надеялись, что подойдут русские.

Нам было сказано, что лагерь будет уничтожен, и меня отправили на марш мертвецов. Нас опять завели в душ… Мы не знали, есть ли разница между душем и газовыми камерами, и каждый раз, когда нас вели в душ, мы не знали, что с нами будет. Поэтому мы боялись. Шёл ледяной дождь. Нас вывели обнажённых на улицу, и мы стояли с утра до 4 дня под ледяным дождём. Тогда произошло второе чудо. В ночь до этого у меня началась горячка. Со мной была одна венгерка по имени Фаркаш с дочкой, я не знаю, что с ними было потом, но она где-то раздобыла для меня одеяло, обернула меня в него и вытащила на пересчёт. Если бы она это не сделала, меня бы тем утром уже убили. Так что я прошла через ледяную воду, дождь, потом марш мертвецов (60 километров) опять до вагона для скота, где другие женщины меня окружили, чтобы согреть теплом их тел, и я приехала в следующий лагерь полностью выздоровевшей. Ледяной холод снял мою температуру, но я бы не рекомендовала бы это людям сегодня (смеется).

Путешествие опять длилось 3 дня. Я болела, была в бреду. Когда мы приехали, я обнаружила, что могу стоять, ходить… Мы прошли через маленький городок, где жители никогда раньше не видели евреев. Нас было 200 человек, и нас направили работать на фабрике. Я помню, что мой начальник, которому я нравилась, позднее сказал мне, что жители говорили: «Теперь мы знаем, как выглядят евреи». Мы были бритыми, истощёнными, в лохмотьях — они думали, что все евреи вот так и выглядят. И кто-то спросил: «А где рога?» Они действительно верили пропаганде и карикатурам на евреев, которая распространялась в газетах тогда.

Это был комплекс из 4 заводов: один производил оружие, второй — ящики для оружия; мы делали цепи для танков. Мы работали с украинскими рабочими рабами. Рядом находилась французская тюрьма, и эти мальчики французы тоже там работали. Французы знали, что происходило на войне. Мы знали, что война подходит к концу.

Я помню, как однажды поймали трёх датских девочек на заводе, не работающих, и наша командир СС, она была невысокого роста и очень жестокая, связала этих трёх девушек на улице, облила их водой, и они замёрзли до смерти. После этого никто не прогуливал.

В последние дни до освобождения ночью мы слышали взрывы бомб и видели «зажжённые свечи» — русские парашюты с подсветкой, которые освещали всё вокруг. Опять мы надеялись, что они взорвут наши заводы, так как мы не знали, что будет дальше. Это длилось несколько ночей. Следующей ночью была сильная бомбёжка, и на утро нас не позвали на циляп (подсчёт). Мы боялись выходить наружу, были уверены, что нацисты нас просто так не отпустят, и думали, что, может быть, они стоят снаружи с автоматами. Мы оставались внутри, пока одна женщина не решилась пойти посмотреть. Мы наблюдали за ней через окно, и она начала махать нам руками, что мы свободны. Оказывается, что соседи заключённые французы, привязали белую рубаху к трубе и маршировали по лагерю, и кричали, чтобы мы могли их услышать «Наци капут, наци капут!». Мы выбежали, и увидели, что нацисты сбежали ночью. Но мы не знали, а вдруг они вернутся. Позднее днём прискакал на коне русский офицер казак и закричал: «Вы евреи?» Мы не знали, что нам отвечать, опасно ли было говорить правду. Тогда одна девушка закричала: «Да, да, евреи!», тогда офицер спустился с лошади, начал плакать, обнимать нас и целовать и говорил: «Я тоже еврей». Он сказал: «Это то, что они сделали с моими людьми». Потом французские солдаты перед нами застрелили лошадь и приготовили из неё гуляш, и мы впервые ели картошку с мясом. Потом казак велел нам не уходить из лагеря, потому что русские солдаты скитаются и насилуют женщин. Он вернулся через пару дней и сказал нам, что мы можем теперь уходить.
Мы были предоставлены самим себе. Мы понимали, что нам придётся вернуться в мир, который нас не хотел. Было опасно… Я попросила командира дать нам несколько велосипедов. Мы знали, что находимся поблизости с границей Чехословакии. Я знала чешский и думала, что всё поменяется, когда мы пересечём границу. Нам дали три велосипеда с бумажкой, что они нам принадлежат, но через шесть километров русские солдаты нас остановили, я им смело показала бумажку, улыбаясь, они сказали: «Хорошо» и забрали наши велосипеды. Мы пошли пешком.

Интервьюер: Они вас не насиловали?

Рене: Нет, мы так плохо выглядели с бритыми головами, наверное, мы были очень непривлекательны. Позднее было очень опасно для молодых девушек ходить одним. Мне очень повезло, даже когда опасность была очевидной.

Мы перешли границу, нас было трое, и пришли в маленький городок, и я зашла в ресторан, и хозяин поинтересовался, откуда мы. Я сказала ему, что я из Чехословакии, и что мы возвращаемся из концентрационного лагеря, хотя он это понимал по нашим бритым головам… Жаль, что я уничтожила свою одежду с жёлтой полоской… Она осталась у меня в памяти на всю жизни. Этот мужчина был очень добрым, и спросил нас, где мы думаем ночевать, и я ответила, что ещё не знаю, и он сказал, что вернётся в пять утра. Он нас покормил и сказал, что позволяет нам поспать в ресторанных будках. Это была наша первая ночь на свободе. На утро он дал нам поесть, и мы продолжили наш путь. Мы обнаружили, что почти не было общественного транспорта, всё было занято военными. Было опасно, мы просили русских солдат везти нас на их грузовиках, не зная, куда они едут. Мы надеялись, что, может быть, повстречаем других заключенных, возвращающихся из лагерей. Мы странствовали по Европе.

Мы очутились в Брно. Мы остановились в Красном Кресте, потом мы спали в парках, на улице, просили у людей еду как милостыню. Люди нас узнавали и были относительно добры к нам; некоторые были более гуманны, чем другие. В Брно нам дали несколько крон, поэтому у нас было немного карманных денег. Оттуда мы отправились в Словакию, в Братиславу. Там также Красный Крест нам помогал пару дней. Потом нам кто-то сказал, что в Будапеште, есть школа, где люди регистрируются после лагерей.

Хочу рассказать одну показательную историю в отношении того, как русские вели себя в Европе. Мы напросились в поезд, и кондуктор был добр по отношению к нам и позволил нам сесть на паровоз. Мы видели, что происходило в поезде. Вагоны были забиты русскими солдатами, но там также были девушки американки, солдатки. Они были одеты во всё американское, и у них были большие мешки с разными вещами: сигаретами, шоколадками… Они сидели и ели перед нами, ни разу ничего не предлагая. Той ночью мы не спали, были очень возбуждены, думали, найдём ли кого-нибудь в Будапеште. Ночью мы обратили внимание, что большие мешки, на которых сидели американки, становились всё меньше и тоньше, и к утру они уже сидели на полу. Мы обратили внимание, что русские солдаты ходили вдоль поезда, оказывается, это они опустошили эти мешки. Это был горький смех, мы не хотели быть к ним жестокими, но они действительно вели себя не очень хорошо.

Мы приехали рано утром, и я узнала одного мальчика из моего городка, и он меня тоже узнал, мы обнялись и были рады встретить кого-то из родного места. Он повёл нас в школу, в которой стены были обклеены бумагой, и в алфавитном порядке все подписывали свои имена. Я прошлась по списку, и не нашла никого из своих родственников. Уже становилось поздно, и я начала плакать, он меня подбадривал, что завтра кого-нибудь найдём. Я хотела выйти, но дверь не открылась, потому что за ней кто-то стоял. Оказалось, что это был мой брат. Он рассказал мне, что сбежал из лагеря и стал партизаном. Он был в горах Татр, и там также скрывались евреи, которым они помогали. Среди партизан также были евреи, но они себя не выдавали из-за сильного антисемитизма, но между собой они знали, что они евреи. Это меня очень огорчило, потому что даже те, кто ненавидели немцев, ненавидели нас ещё больше.

Потом мы отправились в городок под названием Кошице, где была подруга моего брата. Во время войны она скрывалась в Будапеште с поддельными документами. Она сильно заболела, когда скрывалась. В первый раз мы с подругой брата вместе вернулись в Ужгород. Когда я вошла в свой дом, там находился русский офицер. Я вошла и сказала, что я хозяйка, и что это мой дом. Тогда он сказал: «Хорошо, можете занять одну из комнат». Я поняла, что они не собираются уходить из моего дома. Также я увидела нашу старую горничную, которая сделала вид, что очень рада нашему возвращению, потому что, вероятно, успела забрать какие-то наши вещи, хотя я и не собиралась на них претендовать. Она спросила, что нам приготовить. Я попросила её взять дюжину яиц и приготовить нам из них пельмени, потом взять ещё дюжину и приготовить яичницу. Мы поели и вернулись. Я забрала несколько памятных вещей.

Случайно кто-то нам сказал, что видел нашего отца в госпитале. Брат искал машину, что перевезти отца из госпиталя в Прагу. Снова «случайно» брат встретил своего друга Бернарда, теперь моего мужа, с которым они вместе находились в трудовом лагере. Они обнялись, очень обрадовавшись, увидев друг друга. У моего мужа был доступ к грузовику. Мы приехали туда, и имя отца действительно было в списке. Мы ходили по всем палатам, но не могли его найти. Когда он выходил, кто-то позвал его по имени, он повернулся, и мы увидели человека-скелет, умирающего от туберкулёза. Спустя пару месяцев отец скончался.

Перед смертью отец рассказал очень интересную историю. Он спросил моего брата, в какой именно день тот убежал из трудового лагеря. Брат назвал дату. Оказывается, отцу в ту ночь приснился сон, что он находился в лесу, и перед ним бежала чёрная лошадь. У брата были очень тёмные волосы. Он ухватился за лошадь, но она ускользнула от него и убежала. И когда он проснулся следующим утром, он понял, что его сын сбежал из лагеря. После смерти отца, мы оба решили, что не хотим оставаться в Европе. Бернард продолжал приходить к нам и сказал нам, что обещал моему отцу, что будет заботиться обо мне, и поэтому ему нужно на мне жениться. Мы поженились, позднее у брата родился первенец, потом у меня, и мы решили уехать из Праги. У моего мужа была студенческая виза в Америку, но нацисты его поймали, и ему пришлось пройти через опыт трудового лагеря. Американские власти признали его документы, но моему брату пришлось ехать во Францию, и позднее они переехали в Палестину, которая сейчас является государством Израиль. И хотя мы нашли друг друга, мы вновь разъединились на 15 лет. Потом они сумели получить документы, и теперь, мы все вместе.

Вторая часть интервью:

«Я вынесла один очень важный урок из Холокоста — никогда не судить людей коллективно. Я поняла, что каждый отдельный человек должен быть судьей своих собственных действий, кто он, что он делает, как он себя ведёт». Рене Файрстоун

В силу ограничения времени, на данный момент не представляется возможным добавить субтитры для второй части интервью. Если говорить вкратце, Рене открыла свою собственную фабрику в Америке и стала очень известной в своей сфере — в модном деле. Спустя много лет, её попросили рассказать о её опыте Холокоста. Сначала она отказалась, но когда стало известным, что вновь разрушаются еврейские кладбища и рисуются свастики на синагогах, услышав слово «свастика», она сказала: «Мне нужно подумать». Той ночью ей опять снился Аушвиц. Рене начала делиться своими воспоминаниями с разными людьми о том, как пережила Холокост, чем она не делилась даже со своими детьми. В сфере моды у неё начались проблемы (так как связь с Холокостом влияет на «имидж бренда»). Она оставила свою работу. Её дочь Клара начала движение «Второе поколение, переживших Холокост», целью которого является просвещение людей об этой истории и извлечение из неё уроков.

Рене учит своих детей, что они могу менять мир своими действиями. И надеется, что следующий век не будет таким жестоким, как век XX. Она надеется, что подобная история никогда не повторится. Как ни жаль, на наших глазах она вновь повторяется, только на этот раз в Китае. Там миллионы мирных практикующих Фалуньгун - духовную практику совершенствования по принципу «Истина, Доброта, Терпение» уже более 16 лет подвергаются гонениям, пыткам. У этих ещё живых людей извлекают органы только за их веру. Вскоре мир узнает, сколько именно миллионов практикующих погибли в трудовых лагерях Китая.

(Рене с мужем, Бернардом)

Тут можно посмотреть видео клип с молодой Рене, когда она работала известным дизайнером.

Холокост показал, сколько боли люди могут причинить друг другу. Всё же стойкость, продемонстрированная теми, кто пережил жестокое господство нацистов, показывает силу человеческого духа. Те, кто избежал Холокоста, сделали это с помощью хитрости, смелости и нежелания принимать зло творящееся вокруг.

10. Казимир Печовски.

Приблизительно 1.1 миллиона человек были убиты в концентрационных лагерях Освенцима между 1940 и 1945 годами. Нацисты в этом лагере убивали более сотни людей каждый час, и только 144 сумели сбежать за всю историю существования лагерей. Среди них был Казимир Печовски, побег которого с тремя другими мужчинами похож на голливудскую драму.

Печовски уже собрался бежать из родной Польши, когда нацисты вторглись на её территорию в 1939 году. 19-летний парень был пойман на венгерской границе во время попытки вступить в ряды сопротивления. Восемь месяцев спустя он был одним из первых, отправленных в Освенцим.

Печовски пришлось строить лагерь. Он был среди рабочих, вынужденных перемещать тела мужчин, женщин и детей, застреленных СС. Заключённых заставляли работать по 15 часов в день. Но некоторым заключенным давали работу, которая предоставляла им доступ к списку запланированных казней. Один из друзей Печовски, Евгениуш Бендера, узнал, что его собираются застрелить. Бендера сказал Печовски, что может организовать автомобиль для побега, но автомобиля было недостаточно.

У них был доступ к складским помещениям, где хранилось всё: от униформы до боеприпасов. Однажды утром Печовски ослабил болт на двери, ведущей в подвалы складских помещений. Это было 20 июня 1942, суббота. В выходные на территории лагеря было меньше немцев. Четверо заговорщиков собрали контейнеры с отходами с кухни и сказали охране, что им поручили избавиться от них. Охрана выпустила их с территории главного лагеря.

Четверо мужчин покинули основную территорию и переоделись в униформу СС. После Бендера использовал дубликат ключа, чтобы пробраться в гараж и украсть самый быстрый автомобиль в Освенциме, который принадлежал командующему лагеря. Они успешно доехали до главных ворот, но не знали, будет ли им нужен пропуск, чтобы выехать с территории. Когда они приблизились, ворота были закрытыми. И тут Печовски в форме самого высокопоставленного офицера СС блестяще сыграл одну из самых знаковых ролей в своей жизни. На чистейшем немецком он начал вопить на охрану, чтобы те открыли ворота, угрожая в противном случае расправой. Перепуганная охрана повиновалась.

После двух часов езды по просёлочным дорогам четверо мужчин бросили автомобиль и продолжили путь пешком. Печовски и Бендера присоединились к польской армии, чтобы бороться с нацистами. Согласно Печовски их смелый и дерзкий побег стал причиной одной из самых известных особенностей изображения Холокоста - татуировки с номерами. Согласно Печовски "ни в одном другом лагере не использовали нумерацию - именно наш побег стал этому причиной”.

9. Семья Стёрмер.

Француз Мишель Сиффр является обладателем мирового рекорда по продолжительности жизни под землёй, а точнее в метрополитене. Всё же 205 дней Сиффра не идет ни в какое сравнение с рекордом, который был установлен более, чем дюжиной женщин и детей. Начиная с 1943 года 38 евреев скрывались под пшеничными полями Западной Украины в течение 344 дней. Но эта невероятная история увидела свет только в 1993 году, когда американский исследователь пещер Крис Никола раскрыл её.

Никола исследовал Грот Священника, десятую по длине пещеру в мире, протяжённостью 124 километра. Влажность там составляет 90 процентов, а температура колеблется в районе 10 °С. Не очень хорошее место для продолжительного проживания. Пещера, как предполагалось, была почти не исследована, но Никола обнаружил обувь, пуговицы и другие признаки того, что там жили люди. Местные жители сказали, что эти вещи находились там в течение многих десятилетий.

Никола занялся расследованием и обнаружил семью Стёрмер, которая поведала ему, что они и несколько других еврейских семей нашли убежище в пещере во время Второй мировой войны. Им повезло обнаружить подземное пресноводное озеро, но добывать еду было намного сложнее. Мужчины регулярно поднимались наверх, чтобы красть у нацистов овощи или зерно. Тесто и коренья были почти единственной их едой. Они соорудили под землёй кухню и даже жернов для помола муки. Обитатели переболели цингой и потеряли до одной трети своего веса. И чудо, что никто не стал тяжело больным.

Сбор дров был самым опасным занятием для жителей пещеры. Мужчины вынуждены были рубить деревья в темноте, но это занятие было довольно шумным. Как-то после сбора зерна евреев проследила до пещеры украинские полицаи. Евреи спаслись благодаря мешку еды, спрятанному у входа в пещеру. Каратели думали, что евреи были вооружены и имели несколько входов, таким образом, они просто ждали. Никто не покидал пещеру в течение шести недель, и нацистские «шестерки» в конечном счёте сдались.

Когда немцы бежали с территории Западной Украины под натиском Красной армией, один из связных на поверхности оставил жителям пещеры послание в бутылке прямо у входа в пещеру, где говорилось что немцы ушли.

“Это было неповторимым переживанием, когда я понял что могу выйти на улицу, бродить везде при свете дня, и осознавать что никто при этом не собирается убивать меня” , - рассказывает Шулим Стёрмер, которому было около двадцати на тот момент. Все 38 человек, которые прятались в пещере, покинули её живыми.

8. Лео Бретольц.

Лео Бретольцу было 17 лет, когда он был вынужден бежать из дома в Австрии. На дворе был 1938 год, и австрийские евреи не могли себя чувствовать в безопасности. Осознавая опасность, мать Бретольца купила ему билет на поезд до Триру около границы Германии с Люксембургом. Молодой беглец перешёл вброд реку Соер, и попал на территорию Бельгии. Но это было только началом семилетних скитаний и опасностей.

Бретольц спал в канавах, находил убежищем в монастырях и скрывался в еврейских гетто. Его арестовали в 1940, но он сбежал, прорыв лаз под забором. Он был захвачен нацистами ещё шесть раз и каждый раз ему удавалось бежать, но свой самый захватывающий побег он совершил в 1942 году. 5 ноября его бросили в вагон с рогатым скотом, направляющимся в Освенцим. Вместе с ещё одним евреем он провёл день, изучая стены в своей “камере” и нашел слабое место. Когда наступила темнота, он спрыгнул с движущегося поезда. Он должен был ждать, пока поезд замедлиться на повороте, и избегать нацистских прожекторов, находящихся на пути следования.

В конце 1940-х Бретольц присоединился к еврейской группе сопротивления, борющейся с нацистами. После войны он переехал в США и стал главным свидетелем в судебных процессах против нацистов, стремясь получить компенсацию от французской железнодорожной компании, которая была замешана в транспортировке евреев в места их казни. Он написал книгу “Прыжок в темноту”, название которой было вдохновлено его чудесным спасением.

7. Побег из Собибора.

Одна треть из шести миллионов евреев, убитых за время Холокоста, погибла в трёх лагерях в восточной Польше между в период между мартом 1942 и октябрём 1943. В одном из них, под названием Собибор, жертв загоняли в вагон и говорили, что их увозят, чтобы предотвратить заражение болезнью. Заключённые с радостью встречали эту новость после огромного количества времени, проведённого в переполненных вагонах. Но их прямиком направляли в газовую камеру.

Нацисты держали 600 евреев для работы, но они всё время убивали и заменяли их новыми, чтобы предотвратить возможное восстание. К лету 1943 года Красная Армия приблизилась к лагерям, и Гиммлер решил уничтожить все следы. Евреи поняли, что их смерть неизбежна, когда прекратили прибывать поезда. Некоторым удалось совершить побег, но за каждого беглеца казнили 10 евреев. Вокруг лагеря было минное поле и массовый побег был единственным остававшимся шансом.

Евреи запланировали совершить побег в октябре, когда самый жестокий в лагере офицер СС был в отпуске. В 16:00 14 октября интриганы заманили 11 охранников в ловушку. Телефонные линии лагеря были перерезаны. Но во время ежедневного обхода охрана обнаружила одного из своих коллег мёртвым и подняла тревогу. Один из лидеров восстания запрыгнул на стол и сказал всем бежать, попросив толпу “сообщить миру о том, что произошло здесь”.

Во время побега 250 человек были убиты нацистами. Среди 58 выживших был 16-летний Томас Блатт, который был ранен, но спасён фермером во время побега. Он переехал в Калифорнию, издал книгу и дал множество интервью о пережитом опыте. В 2009 году он свидетельствовал против одного из охранников лагеря, Яна Демьянюка, и стал одним из нескольких оставшихся в живых пленников лагеря смерти, у которых сегодня можно взять интервью и узнать о нацистских злодеяниях.

6. Сёстры Аршанские.

Зимой 1941 года нацистские войска вторглись в украинский город Харьков. Большое количество евреев погибли, некоторых повесили на фонарных столбах. Солдаты вынудили несколько тысяч евреев отправиться в 20-километровый марш, чтобы тем самым очистить город. Сёстры Аршанские, 14-летняя Жанна и 12-летняя Фрина, были среди 13000 человек, отправленных в здание старого завода по производству тракторов, вмещавшее всего 1800 человек.

Отец девочек подкупил украинских полицаев золотыми карманными часами, чтобы они выпустили одну из его дочерей. Он сказал Жанне бежать, так как у девочки старшего возраста было больше шансов выжить. Жанна больше никогда не видела своего отца, но воссоединилась с Фриной через нескольких дней. Младшая девочка никогда не рассказывала, как она смогла сбежать. Сёстры нашли приют, где им сделали фальшивые документы.

Жанна играла на фортепьяно с пяти лет. Когда местный настройщик фортепьяно услышал её игру, он предложил девочкам место в музыкальной труппе, которая развлекала нацистов. Девочки оказались в центре внимания, развлекая людей, которые ранее пытались отправить их на смерть. “Мы были драгоценным товаром для немцев”, - говорила Жанна позже.

Их ценность для нацистов спасла им жизни. Они были признаны еврейками, но солдаты объявили, что этому нет никаких доказательств, и оставили девочек. В конце войны музыкальная труппа отправилась в центр Берлина, чтобы сыграть на остовах бывшего врага.

Когда в 1945 прибыла Красная Армия, девочек отправили в лагерь, которым управлял американский офицер Ларри Доусон. Жанна вышла замуж за его сыны, Дэвида Доусона, и переехала в Соединённые Штаты. У неё есть одна памятная вещица из её прежней жизни до появления нацистов: лист с нотами её любимой мелодии. Жанна взяла его, когда её семья была вынуждена покинуть дом. Он хранится в банковский ячейке как сокровище для будущих поколений её семьи.

5. Станислав Ежи Лец.

Польский поэт Станислав Ежи Лец работал журналистом в Польше, когда вторглись нацисты. Он попытался сбежать в Румынию, но был пойман и оказался в концентрационном лагере Тернополя, где его отвели в лес, дали лопату и приказали рыть собственную могилу.

Охранники, которые поймали Леца, заскучали и проголодались. Один из них был вынужден следить за заключённым в то время как остальные поглощали ужин. Лец дождался момента и убил своего похитителя ударом по шее. Позже он описал этот момент в стихотворении:

Тот, кто свою могилу копал,
на труд могильщика
смотрит внимательно,
но не придирчиво:
он же
копает
чужую могилу.

Надев форму мёртвого офицера СС, Лец добрался до Варшавы, где встретил членов польского сопротивления. Там он использовал свои литературные навыки, чтобы издавать подпольные газеты. Он также бегло говорил на немецком языке и писал листовки для сопротивления. К концу войны он стал майором в польской армии и боролся с отступающими нацистам.

4. Йорам Фридман.

Йораму Фридману было пять лет, когда нацистские войска вошли в его родной город в Польше, Блони. На дворе был 1939, и в течение трёх лет Фридман и его семья были вынуждены жить в Варшавском Гетто. Три четверти из 400000 евреев, которые жили в Гетто, были убиты нацистами. Но Фридман был тайно вывезен.

Сначала он присоединился к группе еврейских сирот, которые выживали, совершая набеги на фермы, но это продлилось недолго. Снова одинокий, он стучал в двери польских фермеров, прося о помощи. Обруганный и избитый, он был принят католической женщиной по имени Магда. Она научила Фридмана католическим молитвам, дала ему другое имя и попросила его никогда не мочиться на глазах у поляков, потому что иначе станет понятно, что он обрезан. Местные сельские жители, тем не менее, подозревали, что Магда прятала еврея, и сообщили о ней СС. Её дом был сожжён дотла, но Фридман смог уйти.

Он жил в дикой местности, привязывая себя высоко в деревьях, чтобы спать. Он ел дикие ягоды и животных, которых он мог поймать. Йорам увидел своего отца, но это был момент, когда старший Фридман был пойман нацистами и застрелен в картофельном поле.

Фридман оставил свою католическую личность с именем Юрек, и нашёл работу на ферме. Однажды его рука застряла в дробилке для пшеницы, и местные врачи отказались осматривать его, когда поняли, что он еврей, таким образом, он потерял правую руку. И всё же Фридман преодолел даже это, найдя место в приюте, когда Красная Армия вошла в Польшу.

Три года спустя он был найден еврейским агентством и привезен в Израиль. Несмотря на свою неграмотность, несовершеннолетний Фридман получил степень магистра в области математики и всю свою жизнь проработал учителем. В 2013 году вышел фильм “Беги, мальчик, беги”, основанный как раз на его истории.

3. Рольф Джозеф.

У братьев Джозефов, Рольфа и Альфреда, всё сразу пошло не так. Они были подростками из еврейской семьи, когда Гитлер пришёл к власти, но главная проблема заключалась в том, что они жили в Берлине. Их отец сражался на стороне Германии во время Первой мировой войны, таким образом, они цеплялись за надежду, что семье будет хорошо в родном городе. Но в 1940-м мальчики остались одни, их родителей арестовали и отправили в лагерь.

Никто не мог защитить их. Таким образом, они жили отдельно, но встречались каждую среду в 11:00, пока в 1942 году эта традиция не нарушилась. К Рольфу пришёл немецкий солдат и забрал для допроса. Он был заперт в клетке Гестапо в течение многих часов и не мог сообщить о своём местонахождении брату. На следующий день Рольф оказался в поезде следующий в Освенцим.

Рольф взял пару плоскогубцев из набора инструментов в фургоне, который вёз его на вокзал и использовал их, чтобы выбраться из наручников. Рольф и поддерживающие его заключённые смогли сломать доску вагона и спрыгнуть с поезда.

Но свобода Рольфа была недолгой. На пути к Берлину он был снова арестован. Он был избит так сильно, что заболел эпилепсией. Но Рольф не сдавался и разработал план. Когда его оставили в покое, он поцарапал себя и убедил охранников, что страдает скарлатиной. Немцы, боящиеся подхватить от «нечистого» ещё какую-нибудь заразу, перевели Рольфа в больницу. Охрана стояла возле комнаты Рольфа на третьем этаже, но он выпрыгнул из окна.

Несмотря на повреждение позвоночника, Рольф прополз через город к своему старому укрытию. Его брат был там, и старуха, которая приняла их, перевезла братьев в свои владения в предместьях Берлина. Братья были освобождены Красной Армией в 1945, и Рольф стал инженером.

2. Семья Чигер.

Одно из самых больших еврейских гетто, созданных нацистами, находилось во Львове, Польша (до 1944 Львов не был в составе Украины). Когда в город вторглись нацисты, там проживало 200000 евреев, половина из них - беженцы из Германии. В июне 1943 немцы ликвидировали гетто, в процессе убив тысячи евреев. За неделю до этого небольшая группа во главе с человеком по имени Игнацы Чигер прорыла путь на свободу через пол здания, используя только столовые приборы. Они хотели найти место, чтобы спрятаться, но прежде чем они смогли найти новый дом, их нашли коллекторные рабочие. Среди них был Леопольд Соча, главный смотритель всей канализации города.

Соча сочувствовал их тяжёлому положению и не сдал их, но жизнь в коллекторах была адом. Канализация города стекала в стремительную реку Полтва. В начале их 14-месячного пребывания под землёй один человек был смыт в реку и погиб. Коллектор был заполнен городскими крысами, которые пытались украсть еду у людей. После пяти недель пребывания, группа была обнаружена недружелюбными рабочими и была вынуждена уйти в темноту. Им повезло наткнуться на рабочих, которые знали их и которые увели их глубже к новому укрытию.

Когда шёл дождь, их коллектор заполнялся водой, и оставалось только несколько сантиметров пространства. Родители во время дождя держали своих детей лицами прижатыми к потолку, чтобы те не утонули. Кристина Чигер из-за этого стала бояться дождя. “Я сидела и слушала, идёт ли дождь, и начинала паниковать, как только слышала стук капель” , - говорила она позже. Оба её ребёнка заболели корью, но оба чудесным образом выжили. Одна из женщин была беременна, когда они вошли в коллекторы. Когда ребёнок родился, его крики угрожали выдать существование группы. Давая показания в 1947, Кристина рассказала, как “накрыли ребёнка раковиной. Он задохнулся и был выброшен в Полтву” .

Из 21 человека, которые спустились в коллекторы, выжили только 10. Кристина была вне себя от радости, когда в город вошла Красная Армия. Её брат Поелек, слишком маленький, чтобы помнить большую часть жизни вне коллекторов, боялся света и людей. Он кричал, умоляя семью вернуться под землю.

1. Михаил Куц.

Михаилу Куцу было 10 лет, когда нацисты вошли в Несвиж, Белоруссия, в июне 1941. Сначала они вынудили 4500 евреев города работать. Куц убирал улицы и туалеты днём. Ночью он выбирался на черный рынок и обменивал одежду на еду, чтобы прокормить себя и свою мать. 30 октября нацисты заставили всех евреев собраться на городской площади. Тех, кто мог работать, разместили в одну группу. Остальные, включая детей, должны были быть застрелены.

Нацистские солдаты вели осуждённых 5 километров в сторону сельской местности. Многие были застрелены по пути. Дойдя до места казни всех раздели и встроили на краю братской могилы. Но нацисты стреляли не во всех, некоторых закапывали заживо.

Куц колебался, и офицер разбил его голову винтовкой. Маленький мальчик упал и оказался куче уже мёртвых тел. Позже он вспоминал: “Я пытался разгрести трупы и части мёртвых тел, чтобы было, чем дышать, а затем просто стало тихо.”

Куц выбрался из ямы с телами и увидел, что вокруг никого не было. Он побежал прочь, всё ещё абсолютно голый. Он не останавливался, пока не достиг женского монастыря, где монахини дали ему одежду и немного еды. Они слишком боялись предоставлять кров еврейскому беглецу, и Куц оказался сам по себе.

В конечном счёте он встретился с русскими партизанами, которые были впечатлены тем, как ему удалось выжить. Они провели следующие три года, в лесу в постоянной борьбе с нацистами. Из его родного города выжило только 12 евреев.

Куц написал автобиографию под название “Если чудом”. Название было вдохновлено последними словами его матери, которые она прошептала ему во время их следования к смертельной яме. “Если чудом ты выживешь, ты должен стать свидетелем” , - сказала она ему. Несмотря на голод, недосып и трудности борьбы, последние слова его матери вдохновляли его всю оставшуюся жизнь.

11 мая 1960 года около 8 вечера Рикардо Клемент вышел из автобуса на окраине Буэнос-Айреса. Уже стемнело. Рикардо возвращался с работы - он был сварщиком и механиком в Мерседес-Бенц. В доме, который он построил своими руками два года назад, его ждали жена и четверо детей.

На улице Гарибальди, где жил Рикардо, стояла машина с открытым капотом, рядом возился мужчина. Когда Рикардо проходил мимо, человек набросился на него и повалил на дорогу. Рикардо дрался и кричал, но сопротивляться было бесполезно: на подмогу нападавшему прибежали еще трое. Они завернули Рикардо в одеяло, затащили в машину, надели ему на глаза затемненные мотоциклетные очки. Машина сорвалась с места.

«Лучше не двигаться», — предупредил его кто-то. «Я уже принял свою судьбу», — ответил Рикардо Клемент, он же — Адольф Эйхман, бывший руководитель отдела по делам евреев, оберштурмбаннфюрер СС. Во время Второй мировой войны он занимался организацией перевозки евреев в концентрационные лагеря и их последующим уничтожением.

На самолете Эйхмана доставили в Израиль, где он был отдан под суд. На этом громком публичном процессе тема Холокоста была впервые сформулирована как отдельное событие Второй мировой войны.

Нюрнбергский процесс: без главных преступников

Первый суд над эсэсовцами и надсмотрщиками концлагерей состоялся в 1944 году. Советско-польская комиссия приговорила к смерти через повешение шестерых служащих лагеря Майданек.

В 1945-1946 годах прошел Нюрнбергский трибунал, где судили не только отдельных людей, но и саму идеологию нацизма. Главных преступников на этом суде не было.

Нюрнбергский трибунал. DPA via AP

30 апреля 1945 года застрелился Адольф Гитлер. 1 мая, убив своих шестерых детей, покончил с собой Йозеф Геббельс. Генрих Гиммлер принял цианид. Мартин Борман пропал без вести — через 30 лет найдут его останки и выяснится, что он тоже отравился цианидом. Герман Геринг покончил с собой за несколько часов до приведения в исполнение приговора Нюрнбергского трибунала. Из оставшихся двадцати обвиняемых десять были повешены, трое — оправданы, остальные получили тюремные сроки от 10 лет до пожизненного.

Кроме основного состоялись еще 12 малых Нюрнбергских процессов, где были осуждены 97 военных преступников. Свои трибуналы были в каждой оккупационной зоне.

Процессы над охранниками и руководством лагерей, военными преступниками, партийными чиновниками и пропагандистами, врачами и судьями растянулись на десятилетия. Один из последних громких процессов — над бывшим охранником Собибора и Майданека Иваном Демьянюком — завершился лишь в 2011 году в Мюнхене. В июне 2016-го бывший охранник Аушвица Райнольд Ханнинг получил 5 лет тюрьмы за соучастие в убийстве 170 тысяч человек. Поиск и привлечение к суду нацистских преступников продолжается до сих пор, несмотря на то что всем им уже за 90 лет.

Ивана Демьянюка доставляют в суд. Израиль, Иерусалим, 1988 год. AP Photo

Нюрнбергский процесс имел колоссальное значение для окончательной победы над нацизмом. Он определил несколько ключевых принципов международного права, в том числе — личную ответственность за исполнение преступных приказов и ответственность за соучастие в военных злодеяниях и преступлениях против человечности. С процесса в Нюрнберге под лозунгом «Никогда более» — Nie wieder — началось строительство нового Германского государства.

Однако значительная часть преступников избежала наказания, эмигрировав в страны Латинской Америки. Одни сменили имя, другие вообще не прикладывали никаких усилий. Например, Франц Новак из команды Эйхмана, отвечавший за перевозку 1,7 млн человек в концлагерь, в послевоенные годы работал в типографии и был арестован только в 1961 году. Он получил несколько лет тюрьмы за «публичное насилие», потом был оправдан, снова осужден в 70-е — и в конечном счете пробыл в заключении около 8 лет, по 3 минуты и 20 секунд за каждую жертву. Ответственный за уничтожение 80 тысяч евреев Вильнюсского гетто Франц Мурер — о нем — после череды процессов был оправдан. Венгерский нацист Ласло Чатари, по приказу которого депортировали в Аушвиц более 15 тысяч человек, был пойман лишь в 97 лет и до приговора не дожил.

Все эти процессы проходили в странах, где преступления были совершены. Процесс над бывшим руководителем отдела по делам евреев Адольфом Эйхманом проводился в Израиле.

Суд над Эйхманом: начало разговора

Израильский историк Эфраим Зурофф говорит о процессе как событии уникального значения: «В пятидесятых, шестидесятых и вплоть до конца семидесятых годов о Холокосте говорили мало, и уж точно его не изучали, не анализировали, дискуссий о нем тоже не было». Поэтому послевоенное время часто называют в Израиле «Великим молчанием».

Жертвы Холокоста находились внизу социальной лестницы молодого еврейского государства.

К ним у нас вообще-то относились с состраданием, но и с некоторым брезгливым неприятием: удрученные, недужные, полные мировой скорби, - но кто же виноват, что от великого своего ума сидели вы там и дожидались Гитлера, вместо того чтобы прибыть сюда заблаговременно? И почему они допустили, чтобы их гнали, словно скот на убой, вместо того, чтобы организоваться и дать достойный ответ?

Амос Оз «Повесть о любви и тьме»

«Воспоминания об этой величайшей трагедии, трагедии почти непостижимого масштаба загонялись внутрь, о них не говорили, об этом старались забыть», — говорит Зурофф. Процесс над Эйхманом начал этот разговор. Выжившие в Холокосте получили возможность рассказать свою историю и быть услышанными.

Вопросы-упреки в адрес выживших звучали и на процессе. Например, прокурор называет жертв «овцами на заклание». Это демонстрирует незнание и непонимание событий Холокоста современниками. Примеры сопротивления были — выжившие в мемуарах рассказывают о саботаже работ, о борьбе за человеческое достоинство. Известны случаи восстаний в Варшавском гетто, в Треблинке, Собиборе и Аушвице. Но массовое сопротивление зачастую было невозможным. Людей обманывали, маскируя газовые камеры под баню или говоря, что везут на работы, на деле же отправляли на расстрел. Местное население к евреям относилось преимущественно враждебно, хотя нередкими были и случаи помощи. Физическое состояние узников, попадавших в лагеря после нескольких дней пути в товарном вагоне без еды и воды, тоже имело значение.

Адольф Эйхман во время заседания суда в Иерусалиме. 8 августа 1961 года. AP Photo

Жизнь Эйхмана и судебный процесс по его делу подробно задокументированы. Видео с заседаний доступны на Youtube, записки «архитектора Холокоста» опубликованы в 2000 году. О нем написано более 800 научных работ и выпущен фильм. По словам Марты Геллхорн, военного корреспондента и писательницы, «на некоторое время процесс был самой яркой сенсацией, которую могли предложить газеты».

На скамье подсудимого, похожей на корабль, отгороженной пуленепробиваемым стеклом, сидит небольшой человек с тонкой шеей, вздернутыми плечами, любопытными глазами рептилии, острым лицом, темными волосами, обрамляющими лысину. Он постоянно меняет очки без всякой видимой причины. Сжимает узкие губы, морщит их. Иногда у него тик под левым глазом.

Марта Геллхорн корреспондент журнала The Atlantic

Благодаря в американском еженедельнике The New Yorker о Холокосте узнали в США. Арендт увидела в Эйхмане не циничного и жесткого убийцу, а заурядного, лишенного способности мыслить чиновника, из служебного прилежания отправившего на смерть миллионы евреев. По мнению Арендт, банальность нацизма в том, что в ежедневных убийствах участвовали люди, ничем не примечательные. Режим не смог бы существовать, если бы его поддерживали только садисты. И вина этих людей — как и Эйхмана — не в том, что они глупы, а в том, что они не хотят думать.

От 30 до 40% всех жертв Холокоста — около 2,7 миллиона евреев — погибли на территории СССР. С началось «окончательное решение еврейского вопроса».

29-31 сентября 1941 года на северо-западе Киева в Бабьем Яру расстреляли более 30 тысяч мужчин, женщин и детей. К краю двухкилометрового оврага их привели объявления, развешанные по всему городу. Угрожая смертью за неподчинение, нацисты требовали явиться на сборный пункт с документами и ценными вещами. Здесь людей заставляли раздеться и расстреливали, тела скидывали в яму. Расстрелы в Бабьем Яру продолжались до 1942 года, число жертв увеличилось по разным оценкам от 70 до 100 тысяч человек. Кроме еврейского населения города были уничтожены душевнобольные, военнопленные, партизаны, украинские националисты, цыгане.