Тоталитарное сознание и ребенок:семейное воспитание. Тоталитарное сознание как тип политической культуры Тоталитарное сознание

24.02.2024

Часть людей считает, что социальные проблемы в обществе решаются в принципе легко и просто. И, в основном, пути решения в применении силы и насилия. Решения должны быть простыми не только по технологии, но и по идеологии. Тоталитарное сознание отличается очень жесткой иерархичностью. (Оруэл: “Все люди равны, но некоторые люди ровнее, чем другие”). Чем выше человек, тем больше ему позволено. Тоталитарное сознание всегда способно оправдать существующие недостатки, как исключения, или просто их не замечают.

АМЕРИКАНСКИЕ ПРАВИЛА РАБОТЫ СМИ .

Основные принципы проведения политической агитации .

1.Правда это то, во что верят люди. В данном подходе “правда” – не всегда истина. Но если избиратели в это не поверят, вам придется изрядно потрудиться, чтобы доказать обратное. Из этого принципа следует, что не надо проводить перевоспитание аудитории за собственные деньги.

2.Люди восприимчивы к лести. Аудитории необходимо сообщать, что забота о этой аудитории – самое важное.

3.Люди жадные. Это и хорошо и плохо. Люди должны почувствовать реальный материальный мотив голосовать именно за вас. (Какие изменения произойдут в их жизни, в уровне доходов, если они вас изберут).

4.Предсказать и упредить. Политическая компания проходит в антагонизме с противником. Необходимо предугадать реакцию противника и постараться упредить. Отдельную проблему представляет атака. Если вы ожидаете нападения, необходимо подготовить к этому общественность, объясните, почему на вас собираются напасть, почему вы не разделяете точку зрения оппонента. Возможно, что анализ ситуации покажет, что необходимо напасть первым.

5.Повторение в совокупности с проникновением. Необходимо как можно чаще повторять основной лозунг своей компании. Во время всей избирательной компании доводят 2-3-основные мысли из своей избирательной компании и не более. Иначе не отреагируют, не запомнят. Нельзя драматизировать ситуацию, нельзя запугивать, только предлагайте решение проблем.

6.Никогда не оскорбляйте избирателей.

Конец работы -

Эта тема принадлежит разделу:

Теоретические аспекты средств массовой коммуникации

Тема.. теоретические аспекты средств массовой коммуникации.. методологическая основа курса современное понимание смк базируется на ряде работ..

Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ:

Что будем делать с полученным материалом:

Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:

Все темы данного раздела:

Психологические приемы направленные на повышение внимания
1.Актуальность – соответствие потребности индивида в нужное время. 2.Эмоциональность – необходимо включать слова об эмоциях. Их включение приводит к возникновению у слушателей определенной

Особенности восприятия
Полимодальность. Информация воспринимается большим количеством рецепторов. Качество бумаги, качество съемки. Европейский пространственный эффект. Левое воспринимается как более знач

Свойства процесса понимания, которые используются в СМК
1.Глубина понимания – то количество связей, которые аудитория выявляет в описываемом объекте. Технологический контроль понимания: - подача информации на источниках разного масштаба,

Негативные эффекты памяти
1.Предел насыщения. Под влиянием предыдущей информации, при использовании одних и тех же стимулов происходит перегрузка психики. Люди перестают воспринимать аналогичную по своему содержанию информа

Способы отделения ложного сообщения от правдивого (наличие манипуляции)
1.Надо помнить, что ложь всегда внутренне противоречива. В речи манипулятора присутствуют мелкие неточности, неувязки, отсутствуют логически необходимые элементы. 2.Лгущий человек склонен

Сфера эмоций
Приемы контроля. 1.Сужение спектра чувств личности. 2.Выработка и эксплуатация чувства вины. 3.Ритуальное, глубинное признание грехов (самокритика). 4.Чрезмерная

Специальные задачи: апологизация (восхваление), негативизация (снижение значимости)
1.Применяется неаргументированное утверждение по принципу “он плохой”, а “этот хороший”. 2.Негативные аргументированные оценки. В этом случае ставят в вину: - некомпетентность в р

Причины противодействия
1.Страх со стороны аудитории, что предлагаемая позиция может повлиять на престиж, авторитет, планы на будущее. 2.Нежелание аудитории воспринимать что-либо новое, поскольку это может вызват

Помехи убеждающего воздействия. (Общие)
1.Здравый смысл индивида. Житейский опыт, сравнение: действительно ли то, что вы говорите реально. 2.Чрезмерное обилие деталей в убеждающем воздействии. Крайняя обстоятельность – помеха.

Способ подачи аргументов аудитории
1.Односторонний. Вы излагаете доводы только в поддержку своей позиции, и не приводите противоречащих суждений. 2.Двусторонний. Вы приводите и свою позицию и позицию против

Функции мифологического мышления
1. Функции ценности. Только миф объясняет что такое хорошо и плохо 2.Коммуникативная функция. Задает общее пространство нашего взаимодействия, у нас должны быть общие мифы (Змей Горыныч, И

Характеристика мифологического сознания
Характеристика имеет 6 признаков. 1. Закрытость, герметичность такого типа мышления. Признаются только свои идеи, которые доминируют над любыми фактами, и над реальностью в целом.

Террористический тип сознания
Почему человек становится террористом еще не до конца ясно, однако существует 3 модели. 1.Психопатологическая модель. Считается, что террористы руководствуются своими убеждениями и искренн

Шесть целей агитации
Эти цели не должны реализовываться одновременно. 1. Узнаваемость имени. Избиратели должны знать ваше имя, и на какую должность вы баллотируетесь. 15% избирателей делают свой выбор

Правила работы с репортерами
1.Не обращайтесь с репортерами, как с врагами. Не ищите конфронтации с прессой, что бы они о вас не писали. Репортеры тоже люди, они могут ошибаться. 2.Будьте профессиональны.(отношения, к

Правила поведения во время избирательной компании
1.Четко представляйте, почему вы стремитесь быть выбранным на должность, как вы должны победить и почему люди должны голосовать за вас. Тщательно проводите работу с внутренним планом, это помогает

ТОТАЛИТАРНОЕ СОЗНАНИЕ И РЕБЕНОК:

СЕМЕЙНОЕ ВОСПИТАНИЕ

В. Е. КАГАН

Расширенный текст доклада на Международной конференции "Современная семья: проблемы, решения, перспективы развития " (Москва, 22 - 25 октября 1991 г.).

Г. Померанц

С. Аверинцев

Мне страшно младенчество зла, первый поворот добра к злу, первые его робкие, прелестно нетвердые шажки. Розовые пальчики, которые завтра сожмут топор.

Г. Померанц

Если рука пианиста лежит на клавишах, как ей положено, ей не сжаться в кулак,- два положения несовместимы.

С. Аверинцев

Поразному можно представлять себе то чудо, которое, возможно, "поможет одолеть Черного человека в мире взрослых, чтобы он никогда не появлялся в мире детей " . В немалой мере это зависит от того, как мы представляем себе Черного человека. Четверть века "живой " работы в качестве детского психиатра и психотерапевта и передача этого опыта врачам, психологам, педагогам и родителям побуждали меня к тому, чтобы искать секрет метафорической фигуры Черного человека в той сфере, в которой мы можем оказаться реальными и эффективными помощниками, т. е. в самом ребенке и его непосредственном окружении без обращения к политическим категориям и глобальным социальным процессам. Тут сказывалось многое: и пройденная профессиональная школа, и система социальных табу (которые, впрочем, каждый волен был нарушить, иное дело - какой ценой), и - не в последнюю очередь - тем большая необходимость помощи развитию личности и личностному росту, чем больше препятствует этому широкий социум. В этой становившейся привычной системе счисления социальнополитический климат, как бы он ни воспринимался самим специалистом, выступал в качестве некоей данности, прямо не связываемой с тем, остается человек "нормальным " или развитие его отклоняется от "нормы ". Однако накапливавшийся годами опыт все настойчивее побуждал соотносить не только человека с "нормами ", но и "нормы " с человеком, задаваться вопросом о том, как психологический климат больного общества сказывается на людях: их житейских представлениях, поведении и переживаниях, кажущихся то сугубо приватными, то настолько общечеловеческими, что вроде бы они и не должны быть подвержены влияниям политических ветров. Так складывались первые подходы к постановке проблемы, которую в общем виде можно обозначить как "Тоталитарное сознание и ребенок ".

Актуальность ее в настоящее время подчеркивается точно отмеченным Л. Я. Гозманом и А. М. Эткиндом обстоятельством : крушение системы тоталитаризма, разрушение типичных тоталитарных иллюзий вызывает сложный эмоциональный комплекс утраты, сравнимый с абстинентным синдромом при наркомании; в этих условиях эпицентр воспитания тоталитарного сознания перемещается из области официальной культуры и средств массовой пропаганды в область межличностных отношений, в том числе семейного воспитания. Лишаясь привычной тоталитарной среды, тоталитарное сознание выходит в реальность духовного вакуума : не завоевав, а лишь получив свободу, тоталитарная личность как субъект проявляет свой агрессивноразрушительный потенциал, а как объект восприимчива к самому примитивному и грубому манипулированию . Тоталитарное сознание сегодня может проявляться, а как показывает послеавгустовский опыт, и проявляется, даже в более ярких и

болезненных формах, чем раньше. Получивший свободу и еще не умеющий быть свободным, опасный и достойный сострадания, потерявший и ищущий себя тоталитарный человек может находить в своем тоталитарном сознании стабилизирующее начало и транслировать его в семейном воспитании.

Обратиться к семье и семейному воспитанию побуждает и то, что на протяжении многих десятилетий они были особыми объектами тоталитарной политики и пропаганды. По количеству программ семейного воспитания мы определенно заслуживаем места в книге рекордов Гиннеса. Их создание определялось стремлением к достижению тоталитарного единообразия, направлявшимся сугубо вербальной, выдающей желаемое за действительное предпосылкой: "В условиях социалистического общества интересы родителей как воспитателей своих детей совпадают с интересами государства " . Тот простой факт, что реальные образцы деятельности сильнее вербальных правил, никак не останавливал создателей подобных программ, впрочем, и не ждавших, что реальная семья будет ими пользоваться. Справедливо спросить: что же, кроме служебного рвения, скрывалось за упорными попытками программирования семейного воспитания?

Ответ на этот вопрос находим в утопиях. Будь то по классификации Ф. Аинсы утопии свободы или утопии порядка, именно семья оказывается для них камнем преткновения. Для утопий свободы она слишком упорядочена, для утопий порядка непозволительно свободна. Ни принять, ни опровергнуть притягательность мира семьи с его сплоченностью, интимностью, таинственностью, жизнью по собственным законам утопии не могут. Складывающиеся в мире семьи системы родственных связей и эмоциональных привязанностей, самоценность и самодостаточность семьи, ее творческая, а потому непредсказуемая динамика не вписываются в утопические модели ни свободы, ни порядка. Остается один выход - отвергнуть, что утопии и делают, каждая на свой лад уничтожая семью как таковую или посягая на ее интимность, приватность, креативность, духовное воспроизводство.

В отличие от мечты, фантазии, сказки, рисующих перспективы человеческих возможностей и самореализации через свободное творчество и ответственный выбор, утопии по механизму зеркальной симметрии "плохого " настоящего и "хорошего " будущего предписывают человеку некий якобы целесообразный и жестко ограниченный этой "целесообразностью " круг возможностей, в котором человек приговорен к свободе от творчества и выбора как жизненных принципов. И в этом смысле утопия и свобода - антонимы. Утопии посягают на наиболее интимные стороны бытия и сознания: это посягательство так же отличает утопию от сказки (фантазии, мечты), как отличает тоталитаризм от автократии: любая утопия в существе своем есть отрицание свободы и тоталитаризм. Даже для сторонников радикального уничтожения семьи, каким был Платон, очевидна невозможность этого и необходимость жесткого "программирования " семьи.

Воплощение порожденной тоталитарным сознанием коммунистической утопии неизбежно обернулось тоталитаризмом, по отношению к которому семья выступала диссидентом, для которого лучшая одежда - смирительная рубаха. На протяжении более 70 лет атаки на семью велись постоянно и по всем фронтам. Воинствующие антитрадиционализм и атеизм разрушали ритуальнообрядовую сторону брака, вводившую семью в референтную социальную группу, сформированную на основе исторической и духовной общности верований, традиций, нравственных ценностей. Место брачного обряда заняла регистрация безразличным служащим от лица безличного государства "актов гражданского состояния ", равно включающих в себя брак и смерть. Этнокультурные брачные и семейные традиции так или иначе преследовались и вытеснялись унифицированными требованиями. Идеологическая селекция половой и сексуальной культуры

превращала ее в кафкианского монстра, уродующего культуру брака, подрывающего физическое и психическое здоровье семьи и ребенка. Идея коллективного воспитания, идущая еще из утопий и всегда встречавшая в России поддержку и справа и слева, воплощалась в монополии государства на воспитание, реализуемой тем более энергично, что позволяла привлечь массу женщин в качестве дешевой рабочей силы. Первые детские колонии, призванные справиться с волной порожденного победой тоталитаризма беспризорничества, вырабатывали новые принципы коллективной педагогики, которые тут же становились предметом политических спекуляций и распространялись на воспитание в целом, в том числе и семейное. Школа из помощника семьи превращалась в очаг воспитательной инквизиции. Искушение славой тысяч реальных и мифических Павликов Морозовых готовило массовое сознание к добровольному отказу от родственных и семейных уз во имя ценностей тоталитарного государства. Канонизация брака исключительно по любви, убедительно опровергаемая С. И. Голодом , имела свой психологический смысл, благодаря которому шла и "сверху " и "снизу ": она создавала базисы или (чаще) миражи личностной суверенности, свободы выбора, приватности, счастья, становясь гиперкомпенсацией тоталитарных отчуждения и духовного рабства. Все это и многое другое было направлено не на семью как форму иерархической организации общества (она воспевалась как "ячейка общества "), а на те функциональные связи, которые, собственно, и делают семью семьей - системой в системе, противопоставляющей сплоченность и ценности семьи насилию государства.

В ходе адаптации семьи к тоталитарным контролю и программированию формировались тенденции: а) превращения ее в мир "внутренней эмиграции ", б) фактического или психологического отрицания семьи как продолжения тоталитарного прессинга на личность, в) формирования "фантомной семьи ", в которой тенденции первого и второго типов находятся в состоянии перманентного конфликта, компенсируемого психозащитными формами и стилями супружеского и родительского поведения. Как бы то ни было, трансляция семейных традиций, духовное воспроизводство семьи оказываются обедненными и искаженными, а тоталитарное сознание - тесно вплетенным в семейное воспитание.

Но что такое тоталитарное сознание? В литературе последних лет оно описывается как социокультурный феномен под разными названиями. "Советский синдром " включает в себя: "ощущение своей принадлежности к великому, сильному и доброму народу; ощущение своей включенности в движение по магистральному пути мировой цивилизации; ощущение своей подвластности могущественному, никогда не признающему своих ошибок государству; ощущение своей безопасности среди равных друг другу людей, живущих общей жизнью и всегда готовых прийти на помощь; ощущение своего превосходства над порочным и не признающим очевидных истин миром " . Феномен гомо советикус описывается как догматичность сознания, закрытость его эмпирическому опыту при некритическом доверии к "коллективному разуму "; расщепленность сознания, раздвоенность приватного и социального Я; инфантильная экстернальность упований на внешние инстанции и перенос на них ответственности за неудачи; постоянный страх, отсутствие чувства стабильности и безопасности; ведущий мотив поведения - избегание неудач, а не достижение новых позитивных результатов; занижение самооценки и чувства собственного достоинства, недостаточное принятие своего Я; недостаточная рефлексивность при высокой нормативности; специфическое восприятие и организация времени, когда настоящее - лишь точка пересечения симметричных прошлого и будущего . Для понимания тоталитарного сознания принципиально важны описанные В. А. Лефевром (см. ) особенности этических установок у представителей демократической и тоталитарной культур.

Сравнивая этические установки коренных американцев и живущих в США выходцев из СССР, он показал, что первые негативно оценивают соединение добра и зла и позитивно - их разделение, предпочитая поиск компромиссов, тогда как вторые соединение добра и зла воспринимают позитивно, их разделение - негативно, предпочитая бескомпромиссность. Доминирование в обществе второй этической системы является симптомом антропологической катастрофы, которая может иметь губительные последствия не только для данного общества, но и на глобальном уровне (цит. по ).

Но, как представляется, феномен тоталитарного сознания сказанным не исчерпывается. Э. Гринвальд , рассматривая Я как организацию знания, отмечает, что оно характеризуется познавательными склонностями, поразительно похожими на тоталитарные информационноконтрольные системы, описанные, например, Дж. Оруэллом. Он называет триаду таких склонностей: эгоцентричность (Я как фокус знания), принятие ответственности лишь за желательные результаты деятельности при отказе от ответственности за результаты нежелательные, когнитивный консерватизм - устойчивость к познавательным изменениям. По его мнению, этот обозначаемый им как "тоталитарное Я " комплекс свойств нормального человеческого познания играет охранительную роль в организации когнитивных структур. Он видит в этом аналог генетической эволюции, образующий альтернативу преимущественно мотивационным и информационным интерпретациям когнитивных склонностей. Иными словами, "тоталитарное Я " выступает как антитеза "дезорганизованному Я " с познавательным фокусом вне себя, "полевым " характером познавательных процессов и атрибуцией ответственности лишь за неудачи. В таком случае "тоталитарное Я " ответственно не только за упорядоченность познавательных процессов, но и в некоем оптимальном сочетании со своей противоположностью - за креативность и эффективность поведения.

Выраженная асимметрия таких сочетаний рассматривается уже медицинской психологией и психиатрией, связывающими различные проявления эгоцентричности мышления, его ригидности и снижения критичности к результатам деятельности с определенными типами невротических формирований личности, акцентуаций характера и психопатий.

Как можно видеть, "тоталитарное Я ", или тоталитарное сознание, выступает, по крайней мере, в трех уровневых ипостасях: как общепсихологический когнитивный механизм, как индивидуальноличностное образование и как социокультурный феномен. Нетрудно также отметить, что описанная Э. Гринвальдом триада рельефно выступает в социокультурных описаниях тоталитарного сознания, отдельные свойства которого суть не ортогональные черты, а взаимосвязанные грани отчуждения личности.

Отсюда следует, что система тоталитаризма не просто механически навязывает всем без исключения своим членам якобы изначально чуждое им тоталитарное сознание, но апеллирует к уже существующим общепсихологическим и личностным его предпосылкам. Для этого она создает условия закрытости реальному опыту (от "железного занавеса " до цензуры, систем дезинформации и контролирующих состояние умов "добровольных помощников "), насаждает единообразный набор клишированных нормативов осмысления жизни, себя и своего места в жизни, фокусирует сознание на "великих ", "грандиозных ", "небывалых " победах и достижениях (от лозунгов "Слава труду! " и разветвленной системы наград и поощрений публичного характера по всякому поводу и без оного - до "строек века ", едва ли снившихся и Хеопсу). Одновременно тоталитаризм выдвигает на первый план людей, в характере личности которых свойства "тоталитарного Я " или на худой конец способность более или менее убедительно их имитировать занимают ведущее место. Массовое сознание, таким образом, не только вводится в тоталитарную колею, но

и получает идентификационные образцы тотализированного "идеального Я ". И, стало быть, главная цель тоталитарной системы - не просто трансформация личности, обеспечивающая ее подчинение системе, а также трансформация, в ходе которой человек "открывает " в себе общепсихологическое или индивидуальноличностное "тоталитарное Я ", с которыми и идентифицирует свое целостное актуальное Я.

В этой связи В. А. Лефевр тонко и точно подмечает, что в бесчисленных судебных процессах 30-50-х гг. фальсифицировалось все, кроме подписи обвиняемого под признанием; именно ее получение и было истинной целью процесса со всеми фантасмагорическими обвинениями, лжесвидетельствами, пытками и т. д. Ставя подпись, человек изменял свою идентичность. Замечу, что этот метод модификации, реидентификации личности использовался и продолжает использоваться отнюдь не только в стенах тюрем: публичные суды и судилища с публичными же отречениями от родных и признаниями в несуществующих грехах, замаскированные под принципиальность уничтожительная самокритика и способность публичного признания критики с принесением публичных извинений обществу, партийной, комсомольской, профсоюзной, пионерской, октябрятской организациям, классу, семье,- все это выполняло роль подписи под признанием, выступало в качестве ее аналога, искажающего личностную идентификацию и формирование сознания.

Итак, тоталитарное сознание в принципе несводимо лишь к его социокультурному аспекту, который и сам находит почву и поддержку во вполне определенных моментах организации познавательных процессов и личности. И это еще один весомый мотив, стимулирующий обращение к взаимосвязи тоталитарного сознания и семейного воспитания. Разумеется, "здесь бессмысленно ожидать открытий вроде открытия микрочастиц, хромосом и т. п. Открытием здесь может быть лишь фиксирование очевидного и общеизвестного в некоторой системе понятий и утверждений и умение показать, как такие тривиальности выполняют роль законов бытия людей " , в нашем случае - семейного воспитания.

Самое общее влияние на семейное воспитание заключается во внутренне конфликтной противоречивости самого тоталитарного сознания и личности родителей, как его - в той или иной, но всегда присутствующей мере - носителей. Каждое из противоречий (между заниженной самооценкой и гиперкомпенсаторным ее завышением, приватным и социальным Я, эгоцентричностью мышления и сверхдоверием к коллективному разуму, избирательной атрибуцией успехов и заниженным самоуважением и т. д. и т. п.) возводится в степень конфликта, существующего между декларативными и реальными значениями, когнитивными и эмоциональными аспектами Я. Результатом этого каскада конфликтных противоречий становятся размытость и конфликтность аутоидентификации взрослого как активного воспитателя и как идентификационного образца для ребенка. Отсюда - размывание либо компенсаторная или гиперкомпенсаторная психозащитная деформация идентификационных процессов у ребенка, препятствующие формированию зрелой рефлексии, формирующие невротическую идентичность, способствующие фрагментарности идентификации. Эта "идентификационная растерянность " очень часто выступает в ходе психологического консультирования.

Наиболее выпуклая и яркая черта тоталитарного семейного воспитания - противостояние взрослых детям, вызывающее ответное противостояние детей взрослым. Механизмы этого противостоянию неоднозначны и сложны. Подобно тому, как перенесший операцию ребенок "делает операции " своим куклам, семья отреагирует переживания тоталитарного прессинга в общении с ребенком. Этот неосознаваемый механизм подвергается различным рационализациям, общей чертой которых является подчинение второй этической системе В. А. Лефевра, в

которой добро неразрывно спаяно со злом и господствуют бескомпромиссность и конфронтация. Родители исполнены самых добрых побуждений, но руки этого добра чаще скрещены на груди, вытянуты в указующеповелительном жесте или сжаты в кулаки, чем раскрыты для объятий.

Семья чувствует ответственность за развитие ребенка, но принимает ее парциально: все желательное - результат нашего воспитания, все нежелательное - вопреки ему, из-за дурного влияния друзей, улицы, школы, средств массовой информации и проч. Это, с одной стороны, закрепляет те паттерны воспитания, которые якобы уже подтвердили свою эффективность, и делает их ригидными, а с другой - приводит к тотальному контролю всей жизни ребенка, переживаемому им как недоверие, отрицание, унижение и вызывающему протест. Эта по определению непродуктивная тактика приводит к тому, что так часто отмечают матери: "Я все забросила ради него, а в ответ не вижу ничего, кроме неблагодарности ". При этом не только физическая, объективная загруженность родителей, но и диктуемая заниженным самоуважением гиперкомпенсаторная потребность в самореализации часто заставляют родителей чувствовать себя "жертвами " ребенка, хотя на самом деле они уделяют ему далеко не так много внимания, как им кажется.

А поскольку тоталитарное сознание стремится прежде всего избежать неудач, поведение родителей строится так, как если бы ребенок был не просто "чистой доской ", а изначально нес в себе все зло мира, выкорчевать которое - и есть добро воспитания. В этой "корчующей " педагогике ребенок из субъекта социального взаимодействия превращается в объект воздействия, манипулирования. Вместо воспитания навыков опрятности и личной гигиены - борьба с нечистоплотностью, вместо воспитания щедрости - борьба с жадностью и т. д. Взрослый почти постоянно апеллирует к "злу " в ребенке, так что от его любви до ненависти часто действительно всего шаг. Взаимная любовь ребенка и родителей нередко похожа на треснувшую или склеенную чашку, из которой невозможно напиться.

Скованная ограничениями тоталитарного бытия и собственного тоталитарного сознания семья в любом проявлении самости ребенка, которая не согласуется со стандартами этого бытия, видит прямую угрозу его будущему, а потому стремится эту самость подавить, отсечь. Ребенок не принимается таким, каков он есть. Ему предписывается быть таким, каким он быть не может или не хочет; это становится либо магистральной целью воспитания, либо платой ребенка за право хоть в чемто быть самим собой. Весьма характерно, что в оценке и восприятии ребенка на первом плане оказываются сугубо внешние по отношению к нему и семье критерии. 8летний мальчик с астеническим неврозом, сложившимся в ходе непримиримой борьбы его родителей за получение хороших оценок по пению (?! - по всем остальным предметам он учился на "4 " и "5 "), сказал мне: "Я понимаю, что нужно петь хором - тем более, у нас страна такая! Но я же не виноват, что люблю петь один! "

Заниженные самооценка и самоуважение взрослых переводят родительское поведение из сферы самореализации в сферу самоутверждения. Партнерство с ребенком как личностью вытесняется потребностью в главенстве над ним, сообщающем взрослому дополнительное чувство собственной значимости и самоуважения. Послушание при этом рассматривается как одна из главных добродетелей ребенка. При этом в силу сказанного выше родители почти постоянно провоцируют "протестное " поведение и, следовательно, непослушание. К тому же, желая видеть своего ребенка уверенным и способным пробивать себе дорогу в жизни, они вольно или невольно учат его "качать права " за пределами семьи. Мать 6летней девочки готова госпитализировать ее в психиатрическую больницу из-за упрямства, непослушания, стремления во что бы то

ни стало настоять на своем. Но в ее жалобе на то, что дочь прогонит с огромной скамейки одногоединственного ребенка, чтобы сесть самой, звучал налет любующейся удовлетворенности. В ответ на вопрос о том, на кого девочка похожа по характеру, мать сказала: "Я понимаю, доктор, что вы имеете в виду. Но мнето она должна подчиняться! "

Язык раздвоенности приватного и социального Я - язык двоемыслия, освоенный взрослыми, но трудный и для них, недоступен ребенку, из-за чего он то и дело попадает впросак, навлекая на себя родительский гнев. Если же этот язык и осваивается, то страдают семейные связи, ибо у ребенка самоопределение в семье вытесняется раздвоенностью его личного и семейного Я.

Свойственная тоталитарному сознанию недостаточная рефлексия, неумение отдавать себе отчет в собственных чувствах и зрелым образом выражать их приводит к выбору, на первый взгляд, самого короткого и надежного, но в действительности самого длинного и тупикового пути воспитания - вербального. Практика психологического консультирования постоянно показывает, как трудно родителям, даже с помощью консультанта, выйти на обсуждение собственных и детских переживаний в связи с той или иной ситуацией. В семейном общении, с одной стороны, возникает дефицит позитивной эмоциональной экспрессивности, а с другой - становится правилом неконтролируемое проявление вытесняемых негативных эмоций. Очень точно это передал в своем стихотворении 12летний петербуржец Сережа Тишков:

Какой я веселый мальчик,

я мальчик веселый.

Какой я веселый мальчик,

ужасный я весельчак.

А папа такой угрюмый,

мой папа, мой папа.

И очень мрачная мама,

мама родная моя.

Бабушка смотрит волком,

учительница туча тучей,

насупленный другтоварищ

и дедушка сыч сычом.

А я ничего, я веселый,

пою себе и танцую.

Раз все вокруг такие,

что мне теперь - умирать?

Не слишком ли много отчаяния в этой защите своего права на веселье? Можно порадоваться за ребенка, остающегося ребенком даже в так воспринимаемой обстановке. Но можно и задаться вопросом: где, собственно, пролегает граница между сохранением себя и глухотой к эмоциональному состоянию других людей? Конечно, у родителей есть потребность приласкать ребенка и - нередко - явное или смутное чувство вины за недостаточность проявлений ласки. Но из-за той же недостаточной рефлексивности они прорываются спонтанными выбросами ласки вне актуального контекста общения, так что ребенок вынужден, обязан принимать ласку и отвечать на нее вне зависимости от собственного настроения в этот момент, даже в такой, казалось бы, столь приятной ситуации опять оказываясь не партнером взрослого, а лишь объектом его манипуляций.

Комплекс свойств тоталитарного сознания определяет и содержание вербального воспитания. Львиную долю в нем занимают "нельзя ", "не надо ", "плохо " и т. д. Вместе со всем уже сказанным это приводит к тому, что оценка поступка подменяется оценкой ребенка: "ты плохой ". Ребенком это воспринимается не только как удар по самоуважению, но и как угроза его отторжения даже тогда, когда не звучат столь типичные для нашей культуры прямые запугивания ("Отдам медведю, милиционеру, чужому дяде ", "Сдам и возьму хорошего " и проч.). Живущий в постоянном страхе и знающий, что "все - нельзя ", ребенок не может самостоятельно вывести, что и как надо, можно, хорошо. Он живет в мире идентификации "от противного ", как правило, непосильной для его только еще формирующегося сознания.

Вместе с тем ребенок остро нуждается

в упорядочении картины мира и своего Я, достижении эффективного поведения. И опорой в этом, особенно при наличии некоторой личностной предрасположенности, оказываются эгоцентричность познавательных процессов, предпочтительная атрибуция успехов и склонность придерживаться уже выработанных познавательных стратегий, т. е. описанное Э. Гринвальдом "тоталитарное Я ".

По существу, тоталитарное сознание придает семейному, и не только семейному, воспитанию характер психологического насилия. Учащающиеся случаи физического и сексуального насилия над детьми выступают, с одной стороны, как его продолжение, а с другой - в роли пыток, призванных подчинить ребенка психологически. Вот рассказ одного из отцов: "Никогда дочку пальцем не трогал, но тут не выдержал. И знаете, бью и не могу бить, и думаю: хоть бы заплакала, и я перестану. Не плачет! Я уже сам плачу и чуть ли не молюсь: да заплачь ты, ведь не хочу я тебя бить, не могу! ". Осуществляется психологическое насилие обычно по типу "идеального преступления ", в котором алиби родителей обеспечено их безграничной любовью и благими намерениями. Короткая зарисовка О. Григорьева точно передает этот механизм:

Зажав кузнечика в руке,

сидит ребенок на горшке.

Нельзя живое истязать! -

Я пальцы стал ему ломать.

Нельзя кузнечиков душить! -

Я руки стал ему крутить.

На волю выскочил кузнечик.

Заплакал горько человечек.

Атмосфера тоталитарного сознания и порождаемого им насилия создает тот контекст семейного воспитания, в котором даже отдельные ненасильственные действия воспринимаются ребенком как насилие, вызывая неожиданные для взрослых эффекты, вновь стимулирующие тактику насилия. Тоталитарное сознание взрослых стимулирует гипертрофию существующих в структуре личности предпосылок "тоталитарного Я ", дополняя внешние препятствия к личностному росту внутренними.

Было бы ошибкой свести все к расхожей сегодня логике, согласно которой "у нас все плохо ",- затронутые вопросы волнуют исследователей развития и воспитания личности во всем мире. Однако не меньшей ошибкой было бы игнорирование влияния тоталитарного сознания (индивидуального или социокультурного) на формирование личности. Перед исследователями семейного воспитания встает, таким образом, задача изучения условий и механизмов формирования тоталитарного сознания, его эффектов и межпоколенной трансляции. Междисциплинарный и межкультурный характер проблемы "Тоталитарное сознание и ребенок ", ее методологическая и методическая сложность определяют потребность в создании специальных исследовательских проектов и программ помощи. Но решение этой проблемы остро актуально, ибо тоталитарные системы, первыми моделями которых были утопии, порождаются тоталитарным сознанием - этим сверхоружием, которое человек носит в себе самом.

1. Аинса Ф. Нужна ли нам утопия // Курьер ЮНЕСКО. Апрель 1991. С. 13-16.

2. Асмолов А. Г. Предисловие к книге: К. Бютнер. Жить с агрессивными детьми. М., 1991.

3. Бистрицкас Р., Кочюнас Р. Homo Sovieticus или Homo Sapiens: Несколько штрихов к психологическому портрету // Радуга (Таллинн). 1989. № 5. С. 78-82.

4. Виноградов И. Лик, лицо и личина народа // Искусство кино. 1991. № 5. С. 11-21.

5. Гозман. Л. Я., Эткинд А. М. Метафоры или реальность? Психологический анализ советской истории // Вопр. филос. 1991. № 3.

6. Голод С. И. Стабильность семьи: социологический и демографический аспекты. Л., 1984.

7. Гусейнов Г. Словарный запас // Век XX и мир. 1990. № 6. С. 42-44.

8. Зиновьев А. Зияющие высоты. М., 1990.

9. Кордонский С. Советский человек как объект сострадания // Век XX и мир. 1990. № 10. С. 28-34.

10. Мамардашвили М. К, Сознание и цивилизация // Природа. 1988. № 11. С. 57-65.

11. Семейное воспитание: Краткий словарь. М., 1990.

12. Шрейдер Ю. А. Человеческая рефлексия и две системы этического сознания // Вопр. филос. 1990. № 7. С. 32-41.

13. Greenwald A. The totalitarian ego: Fabrication and revision of personal history // Am. Psychol.1989. V. 35. N 7. Р. 603-618.

источник неизвестен

Мы подошли к драматической черте. И причина того, что с нами сегодня происходит, не в политиках, хотя и в них тоже. Главная наша беда — в тоталитарном наследии, которое живет в сознании современного российского общества.
Если мы сравним нацистскую Германию и фашистскую Италию во второй четверти прошлого века (а также франкистскую Испанию, Португалию времен Салазара, маоистский Китай и т.д. в разные периоды XX века) с более близкой нам историей, которая прошла под флагом коммунистической доктрины, то мы увидим массу общего. Это общее — эстетизация и глорификация насилия, оправдание и пропаганда насилия, государственного прежде всего. Государство, по существу, ставит себя выше морали и закона, властные амбиции правящей верхушки объявляются высшим общественным благом, ради которого можно убить полстраны.

О метафорах советского прошлого и о том, почему они воспроизводятся в настоящем

Открытие Олимпийских игр в Москве, 1980 г. | фото: Raymond Depardon/Magnum Photos/Grinberg Agency

СИЛА ПРОТИВ ИНТЕЛЛЕКТА
Насилие было возведено в ранг добродетели, ему предавался чрезвычайно привлекательный вид — достаточно вспомнить советские и немецкие фильмы той поры, ту же «Олимпию» Лени Рифеншталь. Эстетика брутальности, массивных тел, циклопических строений, невероятных по масштабу строек коммунизма; культ грубой силы и насмешка над интеллектом, ущемление искусства, выстраивание всей предыдущей истории страны как бесконечной победной поступи государства и его армии, будь то войны освободительные или завоевательные; попытка решения сложных социальных и культурных проблем с помощью палки — это все из комплекса тоталитарного сознания. Оно может утверждаться — и утверждалось! — в самых грубых формах, как строительство ГУЛАГа в СССР или концентрационных лагерей в Германии, то есть через физическое уничтожение людей, а может использовать и более изощренные методы — например, форму философских дискуссий (напомню, что в Германии нацизм на заре своего возникновения нашел плодотворную почву в университетских аудиториях и профессорских кабинетах) или массированной пропаганды через театр, кино, средства массовой информации. Эта вербализация эстетики насилия, падая на ухоженную почву, создает что-то вроде философской базы для государственного насилия. В 30-е годы ХХ века было много стран, где элиты заигрывали с фашизоидными идеями, например, в Англии часть аристократии сочувствовала идеологии нацизма, но в силу исторической и культурной традиции это не получило серьезного развития. В России, увы, очарование насилием длилось многие десятилетия, и штамм его по-прежнему жив: насилие пронизывает наше общество и на уровне властных структур, и в сознании большинства из нас.

ПАНАЦЕИ НЕТ
Часто приходится слышать: нельзя применять термин «тоталитаризм» к эпохе постсталинского Советского Союза, не говоря уже о нынешней России. Но вопрос не в сравнениях — необходимо уметь увидеть общие доминанты, понять, что вирус этот никуда не исчез, прививки от него в нашем Отечестве не было, а потому он, пусть и в ослабленной форме, может заразить власть и общество вновь.

Нам кажется, что рыночная экономика, частная собственность создают более плюралистическое поле, что они панацея от тоталитарного сознания, которое не терпит никакой соревновательности. Однако во многих авторитарных и тоталитарных европейских странах ХХ века, где не была отменена частная инициатива, действовал известный лозунг: «Друзьям — по любви, врагам — по закону». Что-то очень знакомое, не так ли?

За последние 10 лет бизнес поставлен на колени, мелкий и средний и вовсе изничтожен. Согласно последним опросам, только 2% граждан в России хотят создавать свое частное дело, тогда как в США — 70%, в Европе в среднем 25%. Все больше сфер экономики оказываются под монополией государственных корпораций, а формально частные компании выживают прежде всего за счет тесных связей с компаниями государственными. Таким образом, нарушается автономия бизнеса как института — его накрывает все то же всеобъемлющее государство. А значит, скукоживается и поле независимости от власти. Добавьте к этому атаку на независимые, неправительственные организации, которые объявляют иностранными агентами, — и вот третий сектор, и так крайне небольшой, начинает вытесняться в маргинальный угол. Одновременно с этим — вторжение в науку, образование, сферу частной жизни, и вот уже государство практически везде. Вместо десяти театров — один, вместо ста вузов — десять, чтобы легче было контролировать.

Однако беда в том, что управлять сложными, диверсифицированными социальными организмами из одного центра и посредством простых решений невозможно. Не работает. В лучшем случае начинается стагнация, в худшем — некроз или хаос. Так и тогда у государства появляется потребность в насилии, другими словами, переламывание через колено становится формой и методом управления.

ВЫХОДЫ
Вопрос, которым сегодня задаются многие: будущее предопределено или за его альтернативы можно еще побороться? Я не поклонник детерминизма: да, ситуация очень драматическая, но стоит задаться вопросом: а что мы, люди интеллектуальных профессий, сделали, чтобы такого развития событий не допустить? И что мы делаем сейчас, и достаточно ли того, что мы делаем? Есть ли какие-то способы донесения до большого количества людей других этических принципов и идей, нежели те, что звучат с экрана телевидения или из Государственной думы? Например, что функция государства — не подавление социальной активности и насильственное перераспределение финансовых и природных ресурсов, а координирование действий самоорганизующегося общества — так, как это с теми или иными девиациями и происходит в демократических странах.

Мне кажется, надо серьезно пересмотреть нашу собственную роль — я имею в виду людей творческих и интеллектуальных профессий. Мне много приходится ездить по конференциям и встречам, и одно неизменно поражает: невероятный снобизм интеллектуалов, их приверженность стереотипам, их неспособность говорить с окружающими на понятном им языке. Стереотипы, если чуть упростить, следующие: общество наше бездарно, оно ни к чему не способно, нас, интеллектуалов, никто не слышит, никто не ценит, а потому ситуация совершенно безнадежна. Так, в России не раз уже бывало: образованное сословие в разные времена создавало систему отгораживания от непросвещенной массы. Когда-то это был французский язык, когда-то элитарность жизнеустройства, от спецпайков до спецпансионатов и спецклубов — литераторов, архитекторов, кино.

Между тем вся послевоенная советская история являет собой пример борьбы общества за расширение приватного поля, борьбы за право на отдельную от государства частную жизнь. Павлик Морозов тогда уже перестал быть пионером-героем, хотя он и висел на каждой школьной доске: семья — святое, друзей и родных надо защищать от произвола государства — это стало входить в этику общества. Эта борьба за автономность от государства приобретала самые разные формы — от дикого туризма до домашних научных семинаров — и преследовала одну цель: создание поля свободы пусть и в масштабах «двушки» в спальном районе или палатки в тайге.

«Выстраивание истории страны как бесконечной победной поступи государства — это все из комплекса тоталитарного сознания»

Сегодня мы наблюдаем ровно то же самое: возьмите, к примеру, движение автомобилистов. Что это, как не самоорганизованное социальное движение? Многие не признают его за серьезное политическое сообщество, а зря. Ибо оно и есть язык постсоветского общества, в котором собственный автомобиль — это не только признак статуса, но и требование неприкосновенности частной жизни, и борьба за равные правила игры. Таких примеров социальной активности общества много. Но часто ли их замечают журналисты, социологи, политики? И знаем ли мы, что, какие процессы на самом деле происходят в российском социуме, или видим и замечаем только то, что ограничено рамками нашего скромного опыта?

Но, не изучая это общество, мы с ним и говорить-то не можем — а оно жаждет разговора. А если мы и говорим, то часто люди воспринимают нас в штыки, но не потому, что все за твердую руку: они не понимают абстрактный язык теорий. «Демократия», «свобода слова», «либеральная экономика», «частная собственность» — пустой звук, пока под эти важнейшие идеи не будет подведен этический фундамент и пока эти термины не будут соотнесены с жизненной практикой людей. Вот эта идея, с одной стороны, отстаивания принадлежности России ко всему миру, идея открытости, а с другой стороны — понимания, что есть специфический язык общества, который надо воспринимать и уметь на нем говорить — ровно то, мне кажется, что должно быть первоочередной задачей для людей интеллектуальных профессий.

А много ли мы знаем учебников или исторических книг об опыте сопротивления тоталитарному режиму как у нас в стране, так и в других странах с похожими режимами? Вспомните, как пинали в 90-е академика Сахарова? Как высмеивали шестидесятников? Многие ли знают о советских правозащитниках, о послевоенном художественном нонконформизме? Между тем они — это наш, российский опыт зарождения и развития гражданского общества, опыт, который сегодня нам важен как никогда.

Нет, я не призываю бросить все и с посохом ходить в народ. Я предлагаю пересмотреть миссию интеллектуалов в современном обществе, осознать свою ответственность за ситуацию, в которой мы оказались, и понять: главная борьба — это борьба за умы людей. Тоталитарное сознание побеждает в том числе и потому, что не умеем, не хотим, боимся, отступаем мы.

О метафорах советского прошлого и о том, почему они воспроизводятся в настоящем

Открытие Олимпийских игр в Москве, 1980 г.

Если мы сравним нацистскую Германию и фашистскую Италию во второй четверти прошлого века (а также франкистскую Испанию, Португалию времен Салазара, маоистский Китай и т.д. в разные периоды XX века) с более близкой нам историей, которая прошла под флагом коммунистической доктрины, то мы увидим массу общего. Это общее — эстетизация и глорификация насилия, оправдание и пропаганда насилия, государственного прежде всего. Государство, по существу, ставит себя выше морали и закона, властные амбиции правящей верхушки объявляются высшим общественным благом, ради которого можно убить полстраны.

Сила против интеллекта

Насилие было возведено в ранг добродетели, ему придавался чрезвычайно привлекательный вид — достаточно вспомнить советские и немецкие фильмы той поры, ту же «Олимпию» Лени Рифеншталь. Эстетика брутальности, массивных тел, циклопических строений, невероятных по масштабу строек коммунизма; культ грубой силы и насмешка над интеллектом, ущемление искусства, выстраивание всей предыдущей истории страны как бесконечной победной поступи государства и его армии, будь то войны освободительные или завоевательные; попытка решения сложных социальных и культурных проблем с помощью палки — это все из комплекса тоталитарного сознания. Оно может утверждаться — и утверждалось! — в самых грубых формах, как строительство ГУЛАГа в СССР или концентрационных лагерей в Германии, то есть через физическое уничтожение людей, а может использовать и более изощренные методы — например, форму философских дискуссий (напомню, что в Германии нацизм на заре своего возникновения нашел плодотворную почву в университетских аудиториях и профессорских кабинетах) или массированной пропаганды через театр, кино, средства массовой информации. Эта вербализация эстетики насилия, падая на ухоженную почву, создает что-то вроде философской базы для государственного насилия. В 30-е годы ХХ века было много стран, где элиты заигрывали с фашизоидными идеями, например, в Англии часть аристократии сочувствовала идеологии нацизма, но в силу исторической и культурной традиции это не получило серьезного развития. В России, увы, очарование насилием длилось многие десятилетия, и штамм его по-прежнему жив: насилие пронизывает наше общество и на уровне властных структур, и в сознании большинства из нас.

Панацеи нет

Часто приходится слышать: нельзя применять термин «тоталитаризм» к эпохе постсталинского Советского Союза, не говоря уже о нынешней России. Но вопрос не в сравнениях — необходимо уметь увидеть общие доминанты, понять, что вирус этот никуда не исчез, прививки от него в нашем Отечестве не было, а потому он, пусть и в ослабленной форме, может заразить власть и общество вновь.

Выходы

Вопрос, которым сегодня задаются многие: будущее предопределено или за его альтернативы можно еще побороться? Я не поклонник детерминизма: да, ситуация очень драматическая, но стоит задаться вопросом: а что мы, люди интеллектуальных профессий, сделали, чтобы такого развития событий не допустить? И что мы делаем сейчас, и достаточно ли того, что мы делаем? Есть ли какие-то способы донесения до большого количества людей других этических принципов и идей, нежели те, что звучат с экрана телевидения или из Государственной думы? Например, что функция государства — не подавление социальной активности и насильственное перераспределение финансовых и природных ресурсов, а координирование действий самоорганизующегося общества — так, как это с теми или иными девиациями и происходит в демократических странах.

„

Выстраивание истории страны как бесконечной победной поступи государства — это все из комплекса тоталитарного сознания

”

Но не изучая это общество, мы с ним и говорить-то не можем — а оно жаждет разговора. А если мы и говорим, то часто люди воспринимают нас в штыки, но не потому, что все за твердую руку: они не понимают абстрактный язык теорий. «Демократия», «свобода слова», «либеральная экономика», «частная собственность» — пустой звук, пока под эти важнейшие идеи не будет подведен этический фундамент и пока эти термины не будут соотнесены с жизненной практикой людей. Вот эта идея, с одной стороны, отстаивания принадлежности России ко всему миру, идея открытости, а с другой стороны — понимания, что есть специфический язык общества, который надо воспринимать и уметь на нем говорить — ровно то, мне кажется, что должно быть первоочередной задачей для людей интеллектуальных профессий.

фотография: Raymond Depardon/Magnum Photos/Grinberg Agency

Прежде всего бросается в глаза удивительное сочетание дилетантизма и непрофессионализма, с одной стороны, и всезнайства - с другой.

В политической сфере - война законов, подзаконных актов и просто решений, принимаемых не только разными органами и на различных уровнях, но и в одном и том же органе и одними и теми же людьми. Наблюдается вполне объяснимое в таких ситуациях великое перемещение людей из одной сферы в другую. При этом один автор в "Независимой газете" не без оснований говорит о "переползании рептильных институтов в новые структуры". Иначе и быть не может. Немало нынешних певцов демократии в свое время верно служили в коммунистическо-тоталитарных структурах, но там не состоялись либо из-за собственной профессиональной непригодности, либо этого не захотели партийно-государственные бонзы. Зачастую за такими перемещениями стоит помимо всего прочего и стремление многих работников, особенно умственного труда, скрыть или возместить свою несостоятельность в прежних сферах.

Живучесть тоталитарной ментальности проявляется, в частности, в массовом стремлении выделиться, прославиться. Вдруг, как бы без особой причины, появляется мода, например, на политологов, причем политологов, разбирающихся "одинаково профессионально" во всех без исключения вопросах.

Появляется много астрологов, а то и откровенных проходимцев от науки, которые знают точные рецепты решения всех проблем вплоть до спасения России и других не менее глобальных по масштабам вопросов. Причем чем экстремистичнее идеи, выдвинутые тем или иным искателем популярности, тем "научнее" они считаются и, естественно, тем больше у них шансов стать достоянием широкой общественности. Солидные журналы, издательства, не говоря уж о телевидении и прессе, буквально охотятся за идеями, концепциями, теориями, которые на поверку оказываются удручающе однообразными по своей "методологии", способу аргументации и источникам заимствования. Это не что иное, как торжество заурядного конформизма заурядных нонконформистов. Наряду со множеством честных и принципиальных людей, искренне стремящихся к преобразованию страны на путях демократии и много делающих в этом направлении, на авансцену вышли политики и представители других профессий, не имеющие представления о профессиональной этике и морально-этических началах.

Здесь нельзя не упомянуть также о своеобразном всплеске садомазохистского комплекса - поиске врагов, заговорщическом комплексе, разоблачительстве и саморазоблачительстве. Отсюда - стремление сокрушить памятники не только преступникам тоталитарного режима, но и истинным героям, отдавшим жизнь за родину. Отсюда работы с весьма любопытными названиями, как "Я был стукачом", "Я был сексотом", "Я был агентом Сталина", "Я была любовницей Сталина" и т.д., и т.п. Вряд ли есть надобность и дальше перечислять подобные факты, которых бесчисленное множество. Ясно одно: они убедительно свидетельствуют о том, что вирус тоталитаризма свирепствует не только в тоталитарном обществе, что мы переживаем мучительный период излечения от тоталитарной шизофрении и освобождения от тоталитарной ментальности.

Послесловие к главе

Роман Дж. Оруэлла заканчивается словами: "Он одержал победу над собой. Он любил старшего брата". Это лишь литературный прием, символ, призванный констатировать факт окончательного формирования и утверждения в оруэлловской утопии тоталитарного человека. Я изложил лишь некоторые, на мой взгляд, наиболее существенные характеристики действительно имевшего в исторической практике места, а не литературно-утопического пленения сознания тоталитаризмом. Чтобы исключить превратное толкование моей позиции по данному вопросу, считаю необходимым сделать несколько оговорок. Прежде всего важно учесть, что выделенные мною характеристики надо понимать в идеально-типологическом смысле, а не как точное отражение реального положения вещей в обществе, поскольку в общем и целом как в гитлеровской Германии, так и в сталинистском Советском Союзе даже в самый апогей тоталитаризма вряд ли правомерно говорить о всеобщей тотализации сознания. В реальной жизни положение вещей обстояло значительно сложнее.

Естественно, если люди поставлены перед выбором - свобода или хлеб, что по сути зачастую означает выбор между свободой и голодной смертью, то большинство из них выберут хлеб. Но при жестком, императивном выборе. Все же Великий Инквизитор, хорошо изучивший Писание и поставивший его на службу своей воле, ошибся в одном: он недооценил то, что в том же Св. Писании сказано: "Не хлебом единым жив человек". Если бы это было не так, то человек до сих пор не вышел бы из пещер каменного века или же царство самого Великого Инквизитора было бы вечным. Спору нет, хлеб нужен человеку как воздух, и он приговорен к тому, чтобы в поте лица зарабатывать свой хлеб насущный. Но тем не менее опыт нашей страны убедительно показывает, что зло само по себе, в каких бы обличьях оно ни выступало, не способно окончательно ликвидировать божественного образа в человеке, возвратить его в первобытное состояние, что неистребимо его стремление к свободе и утверждению истинно человеческого начала. Поэтому неудивительно, что в самые мрачные времена тоталитаризма при всех искажениях сознания, приоритетов, миропонимания и т.д. были миллионы и десятки миллионов людей, которые честно и зачастую самоотверженно тянули свою лямку, служили своей родине, людей, значимость которых всегда остается величиной постоянной, инвариантной. Поэтому было бы неправильно и непредусмотрительно вынести огульный приговор всей семидесятилетней истории страны и всем тем, кому выпала незавидная доля быть героями, персонажами и просто участниками этой истории.

ВОПРОСЫ К ГЛАВЕ

1. Назовите основные признаки тоталитарно-авторитарной модели политической культуры.

2. Каковы условия формирования этой модели?

3. Перечислите основные характеристики "тоталитарного человека".

4. Какое место занимают в тоталитарной политической культуре мифы и стереотипы?

5. Объясните, в чем состоит дихотомичность и конфронтационность тоталитарного сознания.

6. Какое место в нем занимает заговорщический комплекс?

7. Объясните феномен "новояза" и двоемыслия.

8. Каковы особенности проявления тоталитарного сознания в условиях перехода к демократии?

ЛИТЕРАТУРА

Бердяев Н.А. Истоки русского коммунизма. - М., 1990;

Гаджиев К.С. Заметки о тоталитарном сознании // Вестник Московского университета. Серия 12. - Социально-политические исследования. - 1993. - № 3;